Время алых снегов - [48]
Первый же далекий гудок оборвался на середине, и где-то совсем близко женский голос сказал:
— Слушаю вас...
1968 г.
Со дна
Старая щука походила на толстое, седое бревно. Давным-давно она нашла тихую яму на дне старицы и сутками стояла в ней, едва касаясь плавниками мягкого грунта. С годами яму затягивало илом, и теперь на ее месте осталась лишь небольшая, выемка, но щука не покидала привычного места. Глаза ее отвыкли от яркого света. В зеленоватых придонных сумерках она видела так же хорошо, как у поверхности. Только голод заставлял щуку сдвигаться с места, и то лишь на заре или в пасмурные дни, когда другие рыбы становились вялыми и не скоро замечали крадущуюся тень хищницы.
Мелочь на глубину не осмеливалась забираться. Соседями щуки были старые, облитые золотом лещи, горбатые окуни да ее же сестры помельче. Хозяйка дна не делала между ними выбора и не тратила на охоту много времени.
Сама щука давно не испытывала страха. Тут боялись ее. Опасность была на мелководье, где люди иногда бродили с неводами и ставили сети. Впрочем, не существовало сети, которая выдержала бы удар этой пятнистой живой торпеды.
Сегодня щуку побеспокоили впервые за целый десяток последних лет. Она уже подремывала в своей выемке, позавтракав толстым лещом, как вдруг ее тело, словно локатор, уловило среди сотни привычных колебаний воды чуть слышные, особенные толчки, и дремучая память — кладовая вековых инстинктов — сразу подсказала, что так неуклюже могли двигаться в воде только люди. Толчки шли не сверху, а сбоку, и это встревожило хищницу. Она привсплыла, спугнув стаю рыб. Двое приближались к затянутой илом яме, вид их был непривычен для щуки, и она не почувствовала серьезной угрозы. Лениво отошла с их пути и стала наблюдать — рыбы тоже любопытны.
Пришельцы были горбаты, с короткими хвостами, приросшими к спине. Тела их обтягивала серо-зеленая кожа, различить которую в глубине могло только острое зрение. Щуку манили глаза гостей. Круглые, тускло и жирно поблескивающие, они напоминали карасей, которыми она лакомилась, когда была молодой и жила среди травы и ряски. Тыча в дно тонкими щупальцами, гости прошли мимо выемки, не заметив ее, и скоро водяной мрак совершенно поглотил их. Щука тихонько вернулась на свое место. Откуда ей было знать, что след таинственных посетителей старицы ляжет на топографические карты людей и станет маршрутом танковой колонны.
Прибрежный лес задержал авангардный батальон наступающих, и «противник» успел оторваться. Танки, похожие на обозленных неудачной погоней железных зверей, вырывались на открытый берег реки, яростно стреляя в дым, клубившийся над руслом. Там, за непроглядной белой завесой, на песчаную отмель выскакивали плавающие машины «противника». Они торопливо ныряли в заросли тальника, подминая лозу, круша сухостой, разворачивались, торопливо стреляли через реку, то ли спеша хотя бы отчасти расплатиться, то ли боясь, что сильный, настойчивый их «неприятель», очертя голову, с ходу кинется в реку. Ветер еще не очистил плес от дыма, а навстречу танкам уже метнулись хвостатые огни реактивных снарядов. Танки, повинуясь команде, как бы нехотя попятились в лес, затаивались в кустах, где кумулятивные снаряды натыкаются на ветки и взрываются в воздухе, словно хлопушки.
Особой силы огонь «противник» обрушил на узкий остров между рекой и старицей. Остров захватили разведчики авангарда, прошедшие под водой и разведавшие пути для танков. В ожесточенности огня по острову угадывалось то же торопливое предупреждение наступающим.
«Противник» словно кричал, что намерен утопить всякого, кто посмеет сунуться в воду. И показалось, будто его ожесточенный орудийный крик подействовал. На острове и в прибрежном лесу исчезли всякие признаки жизни. Стрельба медленно затухала, ее нервические вспышки становились все реже.
Лейтенант Огнев, командир танкового взвода одной из наступающих рот, беспокойно и зло ерзал на своем сиденье. Взвод стоял против острова, укрытый его зарослями от прицельного огня с другого берега, но остров же оставлял наблюдателей в полном неведении. Лицо лейтенанта выражало крайнее нетерпение и готовность на самый отчаянный шаг. Он слышал, как нервничает «противник», и в душе корил комбата за нерешительность. Танки загерметизированы, люди настроены на форсирование с ходу, и вдруг — стоп! Пожалуйста, мол, уважаемый «противник», закрепляйся, подтягивай резервы, чтобы потом крепче дать нам в зубы. А ведь одно слово командира — и через десять минут рота станет на острове всеми гусеницами. Оттуда противоположный берег с излучиной как на ладони. Пяток хороших залпов — и от артиллерийских батарей, ПТУРСов, плавающих танков и бронетранспортеров останется дым да металлолом. Десант сойдет на берег без выстрела!
Лейтенант не знал, что в этот самый момент комбат сидел над донесением разведчиков, сообщавшим о глубине старицы и твердости ее дна, что батальонные радисты входили в связь с ракетной батареей, чей огонь вот-вот смешает землю, воду и небо, расчищая дорогу десанту...
Из-за ограждения пушки поблескивал глазами заряжающий Абашидзе. В его службе такое большое учение было первым. На марше парня укачало. От лязга и гула железа, от жестокой качки и сумасшедших толчков на бездорожье в горле стоял отвратительный комок тошноты. Боясь испачкать чистый резиновый нолик боевого отделения, Абашидзе держал наготове брезентовый мешок изпод холостых патронов. Этот непромокаемый мешок успокаивал, и, может быть, потому Абашидзе все-таки сдержал тошноту. В бою, правда, стало легче. Там не до слабостей. Успевай заряжать пушку да подхватывать гильзы, летать пальцами по кнопкам блокирующих приборов, менять пулеметные ленты — словом, дополнять автоматику и полу автоматику так, чтобы ни у командира, ни у наводчика не было причин замечать твое присутствие в танке. Худо, если заметят. Экипаж в бою — это как один солдат. А солдат заметит в бою собственную руку лишь в том случае, если она откажет. Абашидзе ни разу не заметили. И слава богу. Вон у лейтенанта, когда от своих перископов отрывается, глаза как у горной рыси...
