Время алых снегов - [42]

Рубахин вдруг толкнул Виктора локтем в бок, выразительно мигнул в сторону командира, безнадежно покачал головой. Головкин, задумавшись, шел впереди. Когда уже поднимались на крыльцо батальонной казармы, Рубахин окликнул:

— Товарищ младший сержант!

— Чего тебе?

— Когда соберетесь в «Зарю», предупредите, ладно?

Головкин остановился, удивленно глянул на ефрейтора. От Виктора не ускользнула мгновенная растерянность в его глазах.

—- В какую «Зарю»?

— Да в ту самую... Может быть, Любовь Васильевна подходящую подружку найдет. Не одна же она там в школе работает. А увольнительную я выпрошу.

Головкин сбил шапку на затылок.

— Ох и сатана ты, Рубахин!

Лейтенант Иван Карелин:

«...Здравствуй, дневник. Не брал тебя в руки целую вечность. Сколько же она длилась?.. Ого, ровно месяц. Ты, дневник, не был нужен мне потому, что весь этот месяц служба шла нормально, так, как ей положено идти, если не считать, что Беляков в это время семь дней отсидел в медпункте. Перестарался на ночном вождении. Впрочем, все обошлось, и отсидел он, судя по всему, добросовестно — на что уж фельдшер у нас въедливый человек и тот ни разу на него не пожаловался...

Итак, я взял дневник, чтобы хоть чуточку запечатлеть память о прошлой ночи. Какая это была ночь! Черная- черная, с желто-зелеными промоинами инфрасвета в глазках приборов ночного видения. А снег зелено-белый, вздыбленный поземкой, скользящий над острыми гребешками сугробов, неистово крутящийся, трассирующий в невидимых лучах, ускользающий от глаз, как призрак, крутящийся в беспорядочном танце. И мишени — те же бело-зеленые призраки, пляшущие где-то в глубине световых промоин, на самой границе черной бесконечности. И этим-то почти неуловимым для глаза призракам нельзя было позволить ускользнуть от снарядов и пуль. А достать их способен лишь тот, чей снаряд точен в ударе, как его собственный кулак...

Когда танки взвода развертываются для боевой стрельбы, мне всегда кажется, что у меня вырастают тяжелые крылья... Я знаю: нет ничего хуже, чем ощутить неуклюжесть и непослушность этих крыльев. Мне кажется, трагедия командира в бою — это даже не гибель его. Трагедия командира — его бессилие, которое обнаруживается в бессилии подчиненных ему солдат.

Боялся ли я обнаружить собственное слабосилие на этой боевой стрельбе взвода?

Может быть. Но только чуть-чуть, только до команды «Вперед». А потом мне вдруг показалось: мои железные «крылья» меня подняли...

Да, атака походила на полет над снегами, хотя машины по самые башни зарывались в сугробы. И что мне было до того, что под сугробами таятся ловушки, что из черной тьмы с открытого фланга поминутно грозит контрудар, что пурга скрывает движение малозаметных целей и наводчики рискуют всадить снаряд в сугроб или случайный куст! Ведь со мной были мои солдаты.

Нет солдат надежнее тех, которых учил и воспитывал сам. Нет солдат вернее тех, о которых знаешь: они на своих местах, как хорошие патроны в хорошо снаряженной ленте. До невозможности разные, они должны становиться такими в бою, потому что в бою они должны быть идеально слаженны. Они должны в нужный момент занять место соседа, сделать то, чего сосед не сумел или не успел.

Только один в целом взводе не сумел сделать своего дела — наводчик орудия моего собственного танка. Цель, возникшую на нашем курсе, накрыло зарядом метели, и он потерял ее. Но я знал: с фланга она должна быть видна, и достаточно оказалось двух слов в эфир, чтобы экипаж Головкина превратил ускользающую мишень в горящие клочья... .

Я пришел поблагодарить экипаж сразу после боевой стрельбы. Четверо стояли на белом снегу около теплого после боя танка. Четыре пары глаз прямо глянули мне в лицо. Экипаж не знал еще результатов стрельбы, как, впрочем, не знал и я сам, но глаза танкистов смотрели спокойно и весело. Так смотрят люди, которые знают наверняка: свою работу они не могли сделать плохо...

Именно в ту минуту мне хотелось сообщить им важную весть. Ефрейтор Рубахин назначается командиром танкового экипажа в другое подразделение. Рядовой Ильченко станет наводчиком орудия. Заряжающим в экипаж придет новый солдат.

Да, в жизни военных людей всякая история кончается расставанием.

И вдруг я вспомнил, как после первой стрельбы эти четверо стояли по колено в грязи около этого самого танка, на этом же полигоне, как они прятали глаза от командира и друг от друга и каким разным было выражение их лиц...

Я не стал сообщать им такой важной для них вести. Я не хотел, чтобы им было грустно в ночь, когда взвод доказал свою настоящую боеспособность. Пусть они узнают все послезавтра из приказа командира батальона...

Им еще два дня служить вчетвером в одном экипаже. И еще целых два дня у меня, видимо, не будет особых забот.

А впрочем, как знать... Сегодня у лейтенанта Карелина важное свидание. И лейтенант Карелин совсем не ведает: один строптивый экипаж доставляет больше хлопот или одна строптивая девушка, которая знает к тому же, что лейтенант Карелин к ней неравнодушен?..

Младший сержант Сергей Рубахин:

«...Сложная штука жизнь, дорогой воображаемый читатель! Представь себе: и Сергей Рубахин в начальники выбился. Да! Но это еще цветочки. Неделю командую танковым экипажем, а понять не могу, кто же в этом экипаже настоящий начальник: я или механик-водитель — первоклассный, лучший механик роты, который все умеет, все знает, на всех покрикивает, даже на своего непосредственного начальника? Куда как легче с молодыми начинать... Однако экипаж только тогда экипаж, когда в нем один командир.