Время Алексея Рыкова - [107]

Как отмечалось, первоначально борьба развернулась в относительно узкой среде главным образом членов и кандидатов в члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии. В начале 1928 года их было 36 человек (см. таблицу на с. 317[41]), включая председателя ЦКК Орджоникидзе. Восемь из них открыто и активно заявили себя противниками сталинских извращений, курса XV партсъезда. Кроме Рыкова, Бухарина и Томского, это были секретари МК партии Н.А. Угланов (кандидат в члены Политбюро, член Оргбюро и секретарь ЦК) и В.А. Котов (кандидат в члены Оргбюро), заместители председателя СНК СССР В.В. Шмидт (кандидат в члены Оргбюро) и СНК РСФСР А.П. Смирнов (член Оргбюро), а также бывший после Томского непродолжительное время руководителем ВЦСПС А.И. Догадов (член Оргбюро).

Восемь из тридцати шести — соотношение достаточно выразительное. Но все же, выступив зачинщиком борьбы, раскола руководства, Сталин должен был одновременно укрепить ряды сторонников, окончательно упрочить свое положение в высшем партийном эшелоне. Его самой надёжной опорой являлись Молотов и Каганович, большое значение имела поддержка ЦКК в лице Орджоникидзе. Сталин не сомневался — и имел на то основания — в Ворошилове, Микояне, Куйбышеве.

Это был тот исходный «кадр», с которым он рассчитывал полностью подчинить себе большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, парализовав колебания в их среде. А они обнаружились быстро. Тот же Ворошилов был немало испуган возможными последствиями политических виражей, круто завёрнутых «главным членом Политбюро», которому будущий маршал был полностью обязан всей своей «военачальнической» карьерой. Какое-то время испытывали колебания близкие с Рыковым в 1925–1927 годах Калинин, Петровский, возможно, Чубарь и Рудзутак, некоторые другие члены руководства. Но уже после июльского (1928) пленума ЦК и ЦКК, стало ясно, что влияние генсека на членов Политбюро и ЦК партии огромно[42]. Отныне в борьбу были втянуты члены ЦК, сталинский «кадр» расширился.

Когда через четырнадцать месяцев Бухарин, Рыков и Томский на ноябрьском (1929) пленуме ЦК и ЦКК были вынуждены признать свое поражение и заявить о прекращении борьбы, они вместе с тем решительно отвергли обвинения их в «правом уклоне» и ведении фракционной деятельности. Позже их не раз заставляли произносить «покаянные речи», но, каясь во многом, они неизменно стремились отвести эти два обвинения.

Конечно, в немалой степени это было связано с тем, что обвинение во фракционной деятельности (создании фракции, выступающей с политической программой, отличной от общей линии партии) со времени X съезда (1921), который принял резолюцию «Об единстве партии»¹¹⁶, сурово осудившую такую деятельность, считалось самым тяжелым, по существу ставящим фракционера вне партийных рядов. Но главное в том, что Рыков, Бухарин, Томский и их сторонники действительно не были ни «правыми», ни «фракционерами».

Чтобы уяснить это, необходимо взглянуть на то, что произошло в партийно-государственном руководстве в 1928–1929 годах, совсем иначе. Пришла пора наконец-то перевернуть те события с головы на ноги. И тогда станет ясно, что в действительности фракционную деятельность развернул Сталин. Опираясь на заранее сколоченную им группу членов Политбюро, ЦК, а также партийного аппарата, он создал мощную фракцию, которая выступила с ревизией генеральной линии партии, против ленинской политики нэпа[43]. В 1928–1929 году сталинская фракция, расколов высшее партийное руководство, втянула в себя его большинство и добилась коренного изменения политики партии, навязала стране массовую коллектвизацию, серхвысокие темпы индустриализации и пр. Над объективными процессами развития страны, её экономикой было совершено насилие, а свершение такого насилия почти неминуемо требует и политического насилия, массовых репрессий, которые, как известно, и начались с 1928–1929 годов.

В последние годы в литературе широко обсуждается вопрос о возможности альтернативных путей, по которым могла пойти страна с конца 20-х годов. При этом все авторы, естественно, пишут и о «сталинской альтернативе», которая-де пробила себе дорогу и была реализована. Но существовала ли в действительности именно тогда, в 1928–1929 годах, социально-экономическая программа, которая бы в целом выражала эту альтернативу? Раздумывая над поставленным вопросом, отметим два момента. Сталинская «программа» в целом никогда заранее не рассматривалась, а значит, не утверждалась никаким — ни партийным, ни советским центральным органом; более того, она противоречила решениям последнего к тому времени XV партсьезда. Да она и не могла где-нибудь или кем-нибудь рассматриваться или утверждаться по той простой причине, что её в то время не было. То, что затем стало преподноситься как реализация «великого замысла мудрого вождя», складывалось постепенно и на ощупь в ходе развития событий, нередко в зависимости от того, куда они «понесут». Сталин, действуя расчетливо, не раз в те месяцы шел и на большой риск, граничащий с авантюризмом. В своих «теоретических выкладках» он надергивал цитаты из работ основоположников марксизма-ленинизма, используя на практике многие положения «левых» (в том числе Троцкого и Преображенского), а когда было нужно, и «правых», тут же понося тех и других за оппортунизм и фракционность.