Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II - [37]
Деятельно занимался царь приготовлениями к свадьбе; на подарки невесте и на пиры в течение недели было им израсходовано свыще 400 000 руб. серебром; самозванец вытягивал из своего царства последние соки, превращая в драгоценные камни, парчи, камки, бархаты, золотую посуду, вкусные яства и напитки кровь и пот своих подданных. Расточительность его не напоминала даже роскоши цесарей римских или восточных халифов, она низводила царя на степень разбойника, грабящего чужие сокровища. Думая удивить народ своей щедростью, он только возбуждал в нем ненависть и презрение. У него недостало настолько такта и благоразумия, чтобы хотя наружно оказы- вать уважение к нашим вековым обычаям, тесно связанным с уставами церкви. Днем бракосочетания своего с Мариною самозванец назначил четверг 8 мая — канун праздника св. Николая-чудотворца, соединив с брачным торжеством торжество венчания Марины на царство. Она без формального перехода в православие была помазана миром и приобщилась св. тайн в Успенском соборе… «Да какой же она веры?» — говорил народ в недоумении. За свадьбою следовали пиры, балы, маскарады, на которых особенно отличались поляки пьянством, — ловкостью и бесчинствами. Королевские посланники обходились с державной четой будто с новобрачными холопами; отсутствующее величие заменяла безумная роскошь; но при этой обстановке только ярче выступала нравственная грязь самозванца. Не верим глазам, читая в летописях о выходках поляков в Москве в течение недели брачных пиршеств их венценосной креатуры! Пьяные, бродя по улицам, они рубили прохожих, стреляли из пистолетов, грабили лавки, насиловали девиц, женщин — и все это безнаказанно сходило им с рук, так как царь не желал, да и не смел прекословить людям, в которых надеялся в случае надобности, т. е. мятежа, найти своих защитников… Положение его в это время действительно было отчаянное: русские его ненавидели, поляки — презирали, и чувств своих к самозванцу не скрывали ни те, ни другие. Заговор к низвержению Лжедимитрия, организуемый Василием Шуйским, подобно громадному подкопу, разветвлялся по всей Москве, а расстрига между тем пировал, пьянствовал, плясал на этом подкопе!
Во дворце шли пиры да балы, а в доме Шуйского по ночам происходили сборища бояр-заговорщиков, решавших участь самозванца И всех его приверженцев. Последние, и в числе их Басманов, предостерегали царя от грозившей ему опасности; советовали принять свои меры, но он смеялся им в ответ, говоря, что вся Москва в его руках.
16 мая, накануне переворота, жители Москвы уже запаслись порохом и оружием; гостиный двор был заперт. В ночь прибыло в город из окрестных селений до 18 000 русского войска, и все ворота Кремля были заняты приверженцами Шуйского. Роковая ночь Москвы с 16 на 17 мая во многих чертах напоминает Варфоломеевскую — в Париже.
Граждане Москвы точно так же, как и жители столицы Франции, особенными знаками помечали дома, в которых жили поляки; стрельцы, одержавшие почетные караулы при именитых панах, были с заговорщиками заодно. В эту ночь в Москве покоились сном только те, которым на заре суждено было заснуть навеки.
В четвертом часу ясного утра 17 мая 1606 года раздался набат сперва в церкви св. Илии, близ гостиного двора, а затем и по всему городу. На Красную площадь со всех концов стекались воины, горожане, чернь, группируясь в числе многих десятков тысяч вокруг бояр и вельмож, одетых в бранные доспехи… Обложили Кремль, Спасские ворота распахнулись настежь, и в них во главе восставшего народа въехал Василий Шуйский с мечом в одной руке и крестом в другой. Приложась в Успенском соборе к иконе Владимирской Божией Матери, он, указывая на дворец, крикнул народу:
— Во имя Божие, идите на еретика!
И волны народные с воплями, которые заглушили бы шум волн морских, устремились ко дворцу, еще погруженному в сон и тишину. Пробудившийся самозванец, одевшись наскоро, спросил у телохранителей о причине набата и страшного шума на площади; ему отвечали, что, вероятно, горит Москва… Подбежав к окну, он увидел площадь, покрытую народом, целый лес копий и внятно услышал яростные крики проклятья, соединенного со своим именем. По приказанию самозванца Басманов бросился на крыльцо для усмирения мятежников, уже вломившихся в сени…
— Давай сюда своего бродягу! — ревела толпа, бряцая оружием. Опрометью бросился Басманов назад, заложив за собою двери во внутренние покои и приставив к ним телохранителей.
— Спасайся, государь! — крикнул он оторопевшему самозванцу. — Они головы твоей хотят… Не верил ты мне!
Раздавшийся за его плечами топот заставил его оглянуться: в комнату вбежал молодой дворянин, безоружный, требуя именем народа самозванца к ответу… Басманов тут же рассек ему голову! Вид крови придал смелости и Лжедимитрию: выхватив бердыш из рук телохранителя Шварцгофа, он, полуотворив двери в сени, погрозил народу.
