Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II - [35]

Разочарованный народ русский начал недружелюбно посматривать на царя и на всех иноземцев, его окружавших. Молва о том, что он беглый расстрига, пошла по всей Москве. Первым уличителем и первою жертвою был монах, разглашавший повсеместно, что он знавал Григория Отрепьева, именующегося теперь царем Димитрием Ивановичем, еще в бытность его в служках Чудова монастыря… Монаха удавили в темнице. Другим свидетелем истины был князь Василий Иванович Шуйский; он через купца Федора Конева и других своих приближенных разглашал по всей столице, что царь — самозванец, еретик, орудие иезуитов. Усердный Басманов донес Лжедимитрию о дерзких речах князей Шуйских, и они, немедленно схваченные, были отданы под суд, собранный из присяжных всех сословий… Начались допросы; Василия Шуйского пытали, но он от своих слов не отпирался и был приговорен к смерти, а братья его к ссылке. Приведенный на Лобное место, князь, раздеваемый палачом, громко сказал народу: «Братья! Умираю за веру Христову, за правду… за вас!..» Положил голову на плаху, и в этот самый миг посланный из Кремля царским именем объявил ему помилование, ко всеобщей радости. Василия, Димитрия и Ивана Шуйских сослали в пригородье Галицкое; имения их конфисковали.

Но пощада Шуйского не заставила молчать стоустую молву, а готовившаяся ему казнь не устрашала новых обличителей расстриги. Таковыми были его мать-вдова Варвара Отрепьева, его брат и дядя: их заключили, а последнего сослали в Сибирь. Дворянина Петра Тургенева и мещанина Феодора, называвших царя его настоящим именем, казнили, и они погибли как мученики, испытав перед смертью поругание и обиды безумной черни. «Туда вам и дорога, ништо вам!» — говорила она и в то же время шептала о царе, что он расстрига, бродяга, обманщик. Видя возраставшее к себе недоверие народное, царь набрал себе иноземную дружину из трех сотен телохранителей, под начальством капитанов: француза Маржерета, шотландца Вандемана и ливонца Кнутсена и перестал появляться один на улицах Москвы.

— Трусит! — решил народ и сделался смелее прежнего.

В сентябре 1605 года царь отправил в Краков за своею невестою Мариною Юрьевною Мнишек своего великого секретаря и казначея Афанасия Власьева. Предполагаемый брак с католичкою, не одобренный ни духовенством, ни боярами, будто масло, подлитое на огонь, озлобил народ. С другой стороны, папа римский напоминал царю об исполнении данного ему слова, т. е. о введении католицизма в России; Сигизмунд выражал свое неудовольствие на несоблюдение царем данных им королю обязательств… Самозванец попался между двух огней.

Первого ноября Власьев с драгоценнейшими подарками от державного жениха ясновельможной невесте прибыл в Краков, где и представился королю Сигизмунду; 12-го числа того же месяца, изображая царя Димитрия Ивановича, Власьев обручился от его имени с Мариною Мнишек. Последняя перед отъездом в Россию, прощаясь с королем Сигизмундом, поклонилась ему в ноги, к крайнему соблазну гордого царского посла… Этим временем царь, в ожидании невесты, проводил время безумно весело, пируя на свадьбах бояр и вельмож, которым в отмену стародавнего закона разрешил вступать в брак без предварительного царского на то соизволения. Первым вельможею, воспользовавшимся этой льготою, был престарелый князь Мстиславский, женившийся на двоюродной сестре царицы-инокини. Вся Москва принимала участие в пирах царских, на которых роскошь превосходила пределы здравого смысла. Наемники самозванца — ляхи, казаки, немцы — сыпали золотом; не только ели и пили — в банях мылись из серебряной посуды. Они черпали деньги из государственной казны, истощаемой царем без всякого помысла о безвозвратном ее истощении… Димитрий Иванович, вследствие постоянных гулянок смягчившийся сердцем, простил Шуйских, воротив их из ссылки и водворив в прежних правах и должностях… на свою голову! Прибытие изгнанника Василия Ивановича Шуйского в Москву было праздником для всего города; народ приветствовал его как мученика, пострадавшего за правду; недальновидный царь обласкал его как друга и для скрепления союза предложил Шуйскому породниться с собою женитьбою на родственнице Нагих, молодой княжне Буйносовой-Ростовской. Шуйский согласился, и свадьба его была назначена через несколько дней после царского бракосочетания. Стараясь милостями привлечь к себе бояр, царь в то же время вооружал против себя духовенство и весь народ московский. Духовенство негодовало на него, во-первых, за отобрание в казну многих монастырских имуществ и безвозвратные займы из церковной казны; во-вторых, за веротерпимость — так как царь дозволил в стенах Кремля служить обедни и католическим ксендзам, и лютеранским пасторам. Что же касается до народа, то он был выведен из последнего терпения наглостью иноземцев и казаков, бесчинства которых действительно переступали все границы. Поляки, входя в православные храмы во время богослужения, не только громко разговаривали и бряцали оружием, но прислонялись к иконам, садились на гробницы с мощами святых. Казаки, обходясь с народом со всей безнаказанной дерзостью грубой солдатчины, величая себя помощниками царя при возведении его на престол, обзывали людей русских жидами и нехристями… На Волге в это же время между тамошними казаками явился некий