Временное правительство и большевистский переворот - [44]

Эпизод с А. М. Никитиным — самое яркое, что осталось в моей памяти от всего этого заседания. Оно велось крайне сумбурно. Демьянов, в качестве председателя, не умел ни ставить вопросы, ни конкретизировать прения. Было обычное нестерпимое многословие, бесконечные речи, которых никто не слушает. Настроение в общем было отвратительное, а у иных — в особенности у Гвоздева — просто какое-то паническое. В качестве конкретных мер борьбы обсуждалась, кажется, только одна: чиновничья забастовка, — и надо сказать, что эта забастовка и героически безумное выступление юнкеров были единственными, реально проявленными формами сопротивления большевикам.

В дальнейшем я не принимал больше участия в этих собраниях, так как официально мое положение во Вр. Правительстве совершенно не уполномочивало меня на то, личное же мое отношение было вполне отрицательное.

В связи с начавшейся избирательной кампанией, недели через две после переворота, Всероссийская Комиссия по выборам решила собраться в полном составе, вместе с канцелярией, в Мариинском дворце, откуда внутренняя и внешняя большевистская охрана была уже в то время уведена, чтобы обсудить вопрос о том, возобновить ли ей свою деятельность или нет. Помимо политических сомнений, вопрос этот вызывал и серьезные юридические сомнения. В условиях, при которых должна была протекать избирательная кампания и предстояло совершиться выборам, несомненно предвиделось, что целый ряд требований избирательного закона (касающихся сроков, составов комиссий и т. п.) не могли быть соблюдены. Во всех этих случаях, представлявшихся и раньше, до переворота, Всероссийская Комиссия вносила соответствующее представление  Вр.  Правительству,  с  проектом постановления, допускавшим (в законодательном порядке) отступление для отдельного случая от общего требования закона. Большевистский переворот устранял возможность этого пути, так как Вр. Правительство фактически было свергнуто, а вновь образовавшуюся советскую власть Всероссийская Комиссия не могла признать. Таким образом, во всех тех случаях, когда, например, оказывалось фактически невозможным соблюсти требуемые законом сроки, или образовать избирательную комиссию в составе, требуемом по закону, получалось безвыходное положение. Всероссийская Комиссия, по самому своему положению, могла работать только при наличности правительства. Этими соображениями мы руководились, когда, тотчас после переворота, решили прервать деятельность комиссии, приняв меры к сохранению ее делопроизводства и документов. Не следует забывать, что в это время все — и мы в том числе — ни минуты не верили в прочность большевистского режима и ожидали его быстрой ликвидации. Независимо от этих соображений, тот повсеместный сумбур и хаос, который наступил вслед за переворотом, прервал деятельность всех учреждений по выборам и — временно, по крайней мере, — остановил стоящую с ними в непосредственной органической  связи  деятельность  Всероссийской Комиссии.

Однако дни шли за днями — и положение менялось в том смысле, что бездеятельность Всероссийской Комиссии могла очень легко быть истолкована в смысле злостного ее намерения тормозить выборы, «саботировать» их. Поступали с мест телеграммы с запросами, как быть, состоятся ли выборы, какие директивы должны служить руководством для местных учреждений по выборам. С другой стороны, большевистское «правительство», нагло обвинив Вр. Правительство в намерении «затянуть» выборы, само как будто готовилось содействовать созыву Учредительного Собрания в назначенный срок, то есть 28 ноября. Все эти обстоятельства побуждали комиссию вновь обсудить вопрос о дальнейшей своей деятельности. С этой целью и решено было собраться.

В назначенный день придя в Мариинский дворец, я застал очень смущенных чинов канцелярии. Оказалось, что председатель комиссии, Н. Н. Авинов, экстренно и неожиданно выехал в Москву, и председательские обязанности переходили ко мне, — и первое, что приходилось мне, в качестве председательствующего, выполнить, было объяснение с прибывшими по поручению Совета народных комиссаров представителями его — заведующим делами Бонч-Бруевичем и каким-то солдатом. По словам чинов канцелярии, эти два лица, прибыв во дворец, расспросили о местопребывании Всероссийской Комиссии и, получив соответствующие указания, отправились в канцелярию и потребовали, чтобы им показали делопроизводство и вообще осведомили их насчет деятельности комиссии. Им было заявлено, что сейчас должен прийти товарищ председателя комиссии, заменяющий отсутствующего председателя, и предложено было подождать меня и объясняться со мною.

Бонч-Бруевича я немного знал по встрече с ним в Киеве осенью 1913 года, на деле Бейлиса. Тогда он был весь — почтительность. Если я не ошибаюсь, я с ним обедал у С. В. Глинки. Так как мы с ним тогда говорили только о деле Бейлиса, то у меня не могло о самом Бонч-Бруевиче составиться никакого представления. Как я впоследствии узнал, он попал в заведующие делами Совета комиссаров по протекции Стеклова-Нахамкиса, — был креатурой этого последнего. Брамсон рассказал мне, что он пользовался самой отвратительной репутацией и считался человеком, нечистым на руку. В истории возникновения газеты «Новая Жизнь» он сыграл определенно грязную роль, по словам А. И. Коновалова. Здесь, в Мариинском дворце, он встретился со мною, как старый знакомый, подчеркнуто вежливо, и заявил, что Совет народных комиссаров живо интересуется вопросом о выборах в Учредительное Собрание и желал бы выяснить себе роль Всероссийской Комиссии. Я пригласил его и спутника его — солдата — в залу, служившую чайной комнатой (рядом с аванзалой), туда же пришел Л. М. Брамсон (второй товарищ председателя), и мы приступили к беседе. Я выяснил Бонч-Бруевичу точку зрения Всероссийской Комиссии, в основе которой лежало непризнание вновь возникшей власти «Совнаркома»