Времена и люди. Разговор с другом - [78]

— Вот вы говорите: «сделать лучше, чем было раньше», ваши подчиненные говорят более откровенно: «не допускать ошибок». Ошибки вашей дивизии — мало обращали внимания на инженерное оборудование переднего края, задержались в первой траншее, снизили темп, добивать надо было вторыми эшелонами, а у вас в дивизии этим занялись первые… Так?

— Да, так, справедливо, товарищ генерал-лейтенант.

— Справедливо? Прекрасно! Писателя у вас нет в дивизии? — спросил Шавров.

Северов удивился:

— Писателя? Кажется, нет, товарищ генерал-лейтенант. Редакция у нас неплохая, люди подобрались грамотные, но не писатели. Нет, не писатели…

— Жаль, — сказал Шавров, — было бы это неплохо. А что, в самом деле, Николай Степанович, вы бы раз утром проснулись, а вам к завтраку статью… ну, какое-нибудь название, вроде «Некоторые уроки»?.. Интересно, как бы вы к автору такой статьи отнеслись?

— Да я, кажется, неплохо к нему отнесся, — ответил Северов, спокойно встретив испытующий взгляд Шаврова. — Вы, товарищ генерал, майора Федорова имеете в виду?

— Допустим.

— Если Федорова, так я считаю, что он дельный человек и работа его интересная…

— Так, значит, правда, что это… с вашей… помощью?

— Помогал сколько мог и не жалею. За это время столько нам ладана кадили, что свечей не видать. Что ж кадить-то беспрерывно? Мы сами знаем, что воевали хорошо и победили. Пора бы и о некоторых наших ошибках поговорить, чтобы не повторять.

— А знаете вы, товарищ генерал, — спросил Шавров, — что за все ошибки не вы, и не ваш Седлецкий, и не Семенихин в ответе. В ответе я.

— Не больше, чем в успехах нашего корпуса, — сказал Северов, тоже прямо ответив на взгляд Шаврова. — И успехи были наши общие, общие и ошибки.

— Вы… так думаете? — спросил Шавров.

Лицо его выражало не только глубокую заинтересованность, но и старую боль. Эта боль не утихла и после того, как он остался один, и тогда, когда отослал ординарца и лег на свою походную койку…

Весь следующий день Шавров провел в дивизии Северова, а вечером приказал шоферу ехать к Камышину. Командира корпуса здесь не ожидали, тем более в такой поздний час. Считали, что он вообще не приедет, потому что операция наступательная, а камышинский полк «сидит» сегодня в обороне и никакого интереса не представляет.

Шавров видел, что Камышин взволнован и суетится по поводу ужина, но у него была своя цель приезда, и он сказал, что будет ужинать только после того, как осмотрит линию обороны. Камышин поспешно разложил на столе карту: батальон Федорова, батальон Лебедева, батальон…

— Пойдемте к Федорову, — сказал Шавров.

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант. Может быть, возьмете полушубок? К вечеру мороз стал сильнее.

— Нет, я привык. Это тот самый Федоров, который под Новинском был ранен, ротой командовал?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, командовал и был ранен. Отличный, знающий офицер, учится, растет, постоянно работает над собой.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Шавров. — Сейчас посмотрим…

За эти двое суток Шавров столько раз мысленно повторял фамилию Ивана Алексеевича, что ему не терпелось его увидеть. Но едва он пришел в батальон и увидел Ивана Алексеевича, как почувствовал разочарование.

«Такой… обыкновенный…» — чуть ли не с обидой подумал Шавров. Однако не рассчитывал же он увидеть какого-то феномена с горящими фосфорическими глазами? Конечно, нет. Но уж очень часто Шавров видел таких людей. И это круглое лицо, и эти серые живые глаза, и русый клочок, выбившийся из-под шапки…

Шавров довольно вяло поинтересовался строительством оборонительного рубежа и ничего не ответил на замечание Ивана Алексеевича, что линия обороны будет покрепче немецкой. Бывший тут же посредник, военрук из гражданского вуза, подтвердил, что «да, верно, оборона у них не подкачает. Пока я их отсюда сам не поснимаю, они ни под каким видом не уйдут».

Шавров молчал, молчали вокруг него, и это ему было неприятно. Как будто бы Шаврову и делать здесь, в обороне, нечего, а вот же забрался сюда на всю ночь. Как будто все уже решили, что он приехал сюда только для того, чтобы взглянуть на комбата Федорова, бывшего командира роты под Новинском.

— Товарищ Федоров, — обратился Шавров к Ивану Алексеевичу, и все насторожились, видимо ожидая новых распоряжений. — Товарищ Федоров, попрошу вас после окончания учений, то есть послезавтра в десять утра, быть у меня.

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Иван Алексеевич. В ночной тишине его голос прозвучал очень громко.

На ночь Шаврову отвели пустовавший во время учений домик лесничего. Печку топили весь вечер, она раскалилась и пылала. Воздух нагрелся, но из окон и с пола так дуло, что даже в генеральские бурки забирался холод. Притащили письменный столик, покрытый чистым листом бумаги, поставили полевой телефон, установили рацию. Шавров связался со своим штабом, передал приказания и распорядился, чтобы все новое сообщали ему сюда. Теперь пора было и отдохнуть. У него все тело болело от езды на «виллисе». Но едва он стал устраиваться, как в дверь домика постучали, ординарец побежал открывать, и Шавров услышал негромкий голос Камышина:

— Что, уже отдыхает генерал?