Времена и люди. Разговор с другом - [32]

На войне человек стремится действовать так, как его учили, но действует он и так, как его учили, и так, как его заставляют действовать обстоятельства. И только после боя он может сказать: да, вот это мне помогло, а вот это нет; эти правила хороши, а эти никуда не годятся. Именно поэтому и возникает желание узнать, что же произошло у соседа, что ему пригодилось и что ему не пригодилось, то есть сравнить свои выводы с выводами соседа.

Этим летом в клубе были и доклады, были и лекции, приезжал полковник из Москвы с разработанной темой «Битва на Волге» (начальник клуба был в восторге: «Восемьдесят четыре вопроса — небывалая активность!»), но до сих пор не было серьезного разговора о делах, совершенных дивизией.

Начальник клуба постарался и дал «полный свет». Люстры горели и в зале, и на эстраде, и даже на втором этаже в гостиных и бильярдной, где сегодня не было ни одного человека.

На эстраде стоял стол, накрытый большим красным полотнищем, позади него киноэкран, на который свисала большая карта Новинского сражения, слева и справа от стола на специальных щитах прикололи карты отдельных участков фронта.

Ровно в восемь часов из-за правой кулисы вышел веселый, улыбающийся, нарядный Бельский, за ним Кирпичников и кое-кто из штабных работников, и среди них Рясинцев, который скромно уселся позади всех.

— Черт знает что! — сказал Лебедев негромко, но так, что Ивану Алексеевичу было его слышно. — Хоть бы Камышина вместо товарища Рясинцева в президиум посадили. Все же боевой командир, а не…

Иван Алексеевич не расслышал конца фразы, да он и не очень прислушивался, считая, что все это пустяки. Сама конференция, будущий доклад и прения были для него делом настолько серьезным, что любые другие соображения отступали.

Сидел Иван Алексеевич довольно одиноко, вокруг были офицеры из других полков, люди новые, большей частью незнакомые. Пришел он сюда с Жолудевым и Мамелюковым, а потом как-то растерял их.

Бельский читал доклад размеренно и громко, не глядя в зал и с таким видом, словно говорил: чтение, товарищи, это работа серьезная, вот прочту, вздохну и отдохну.

Первая часть доклада была, что называется, «общей». Рясинцев набрал ее по кусочкам из разных газет и журналов.

— Таким образом, к этому времени под городом Новинском создалось следующее положение, — сказал Бельский и, повернувшись спиной к залу, постучал указкой по знакомому черному кружочку — городу Новинску.

Ивана Алексеевича как в сердце кольнуло.

— Тише, пожалуйста, — попросил он сидевшего рядом с ним майора-танкиста, который что-то говорил своему товарищу. Майор поднял голову, удивленно взглянул на Ивана Алексеевича, потом на Бельского и снова зашептал.

«Нет, эти не дадут слушать, — подумал Иван Алексеевич. — Надо будет пересесть куда-нибудь…» Но места были все заняты, и он стал слушать еще внимательнее.

По-видимому, вступительная часть доклада еще не кончилась. Общие фразы продолжали следовать одна за другой. Бельский изложил задачу, которая была поставлена командиром корпуса, затем началось чтение приказа и штабных разработок. В зале стоял негромкий ровный гул, тот самый гул, когда невозможно установить, кто, собственно, шумит и кто с кем разговаривает.

Документы, которые читал Бельский, сами по себе, несомненно, были очень важными. Беда заключалась в том, что они были хорошо известны — известны буквально всем и каждому. Даже самый молодой офицер в полку должен был изучить их для того, чтобы рассказать солдату о боевых традициях дивизии.

Бельский перечитывал эти общеизвестные приказы с таким важным видом, словно только что открыл их после длительной работы в архивах. С той же многозначительностью и тем же важным тоном он мог бы прочесть сейчас сводку погоды за последний месяц. Он говорил уже около часу, но до самого дела — до боевой операции — еще не дошел. Теперь все чаще и чаще слышалось: «Генерал-лейтенант Шавров приказал…», «В приказе генерал-лейтенанта Шаврова было сказано, что…», «Я получил устное распоряжение от генерал-лейтенанта Шаврова…», «Генерал-лейтенант Шавров через начальника штаба корпуса передал мне приказ…»

Иван Алексеевич с тоской слушал Бельского. Он не знал, сколько времени прошло, может быть полчаса, а может быть час, но он ужасно устал от ожидания и уже потерял веру, что доклад когда-нибудь начнется.

Иван Алексеевич, впрочем как и все ветераны, уважал Шаврова. Жизнь, целиком отданная военному делу, внушала уважение. Но чем чаще Бельский упоминал имя Шаврова, чем вдохновеннее читал он рясинцевские строчки, тем более раздражающе это действовало на Ивана Алексеевича.

Рясинцев действительно создал свой «шедевр». Особенно он гордился тем местом в докладе, где рассказывалось, как ночью перед боем Шавров принимает у себя Бельского. «Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант!» — гремит в ответ нерушимое слово командира дивизии.

— Началась боевая операция, — сказал Бельский, и гул в зале стих мгновенно, словно где-то выключили рубильник.

Соседи Ивана Алексеевича тоже перестали шептаться. Их лица оживились. Иван Алексеевич видел их только уголком глаза, но теперь он симпатизировал им обоим и, кажется, ничего больше не хотел, лишь бы это оживленное выражение сохранилось и дальше. Кажется, никогда еще он так не желал успеха докладчику, как сейчас, всем сердцем чувствуя мощную волну интереса, пробежавшую по залу.