Времена и люди. Разговор с другом - [113]

Сближение с новым начальством на таком, казалось бы, прочном фундаменте составляло главную заботу и главную надежду Бельского. Смерть Шаврова казалась ему теперь не столько крушением всех планов, сколько грозным напоминанием, что жизнь — борьба и что место под солнцем требует постоянной о нем заботы.

Новые надежды даже внешне омолодили Бельского. Он и держаться стал прямее, и двигаться, как в лучшие времена, быстро, по-молодому. Он теперь не только не избегал разговоров о прошлом, но и любил подчеркивать, что под Новинском его дивизия опоздала с ударом. И с каким-то даже душевным восторгом поведал Северову о том, как люди лежали на льду и не могли подняться. Он не жалел красок, чтобы воссоздать картины одну страшнее другой. Да, много лишней кровушки пролилось…

— Вы раньше, кажется, защищали несколько иную точку зрения? — холодно спросил Северов.

— Так точно, товарищ генерал. Мы люди военные, а указаний Шаврова я не мог ослушаться.

— А были указания?

— Так точно, товарищ генерал, — по-старшински внятно отчеканил Бельский. Глаза его смеялись. В его уверенном взгляде без труда можно было угадать: «Вы можете на меня положиться». Всем своим видом Бельский говорил: «Будьте благонадежны, я вас понимаю, поперек горла вам эта шавровская слава».

Но вышло не так, как рассудил Бельский. И вскоре Северов раскусил его до конца.

Северову было приказано разобрать различные бумаги Шаврова. Он привлек Маричева, и два вечера в неделю были отданы этому.

Долгое время Северов не мог привыкнуть к своему служебному кабинету — большой и холодной комнате, где все стояло, как при Шаврове. Стол, за которым он работал. Узкая кровать за черной камышовой ширмой. Два больших шкафа, в которых командир корпуса хранил свой архив.

С возрастом документ приобретает особую силу и привлекательность. Приказ по бригаде, наспех продиктованный писарю, на каком-то случайном привале, читается, как легенда: он подписан 12 июля 1919 года.

Особый возраст у военного документа. Он принадлежит истории, едва лишь прогремел последний выстрел войны. Меньше года прошло с девятого мая, а Северов с трепетом читал берлинские донесения. И он и Маричев всегда уходили отсюда взволнованными. Крепче стоишь на ногах, когда знаешь, кем и как был сложен фундамент.

В один из таких вечеров Маричев обнаружил среди других бумаг два листка, сколотых булавкой, еще не успевшей заржаветь. Он прочел эти два листка и передал командиру корпуса. Северову же бросилось в глаза: «Находятся люди, которые бросают ком грязи в героев Новинска», «Клеветнические утверждения, что дивизия не могла овладеть первой траншеей», «Неправильный подход к вопросу о потерях»…

Он вопросительно взглянул на Маричева:

— «Группа офицеров»?

— Я думаю, это — Бельский.

— Почему вы так думаете? Вы это можете доказать?

— Во всяком случае, попробую. И я полагаю, именно для этого Бельский и приезжал тогда к командиру корпуса: чтобы покончить с Федоровым.

Северов еще раз перечел листки. Он читал и вспоминал сегодняшний разговор с Бельским и его лукавый и мрачный рассказ о том, как дивизия лежала на льду.

— Мерзкая штука! «Группа офицеров»… Если это действительно Бельский…

Северов говорил короткими, отрывистыми фразами, и было видно, что ему трудно. Так на сильном ветру вырываются искры из паровозной топки. А ведь внутри все клокочет!

— Это убило Шаврова, — сказал Маричев.

Северов ничего не ответил. Еще раз он перечел отзыв Кирпичникова — Рясинцева. Теперь он ясно видел перед собой фигуру старого Шаврова, склонившегося над этими двумя листками и в последний раз ведущего бой за свою честь.

9

За несколько часов до начала рекогносцировки Бельский прочел рапорт Ветлугина, которым он сообщал командиру дивизии — копия начпокору — о неблаговидных поступках заместителя начальника политотдела дивизии Кирпичникова. Рясинцев был потрясен спокойствием, с которым Бельский принял неожиданное известие.

— Плоховато еще у нас с кадрами, — сказал он с таким выражением, словно речь шла о том, чтобы сменить кладовщика. Он принял от Рясинцева почту и штабные бумаги и сердито взглянул на его усталое лицо с синими припухшими комками у глаз. — Работнички, одно слово! А ведь кому неприятно? Командиру дивизии… Кумушек-то у нас хоть отбавляй. Сейчас начнут лясы точить, дескать, опять Федоров, снова Федоров… Что, Рясинцев, не так?

— Точно, товарищ генерал.

— Точно! Надо было себя вести поскромнее. Зачем соглядатаем за Федоровым ездил? Кто просил в личную жизнь вмешиваться?

— Товарищ генерал, я же докладывал вам, и вы…

— Я? — грозно переспросил Бельский. — И что же? Послушаем…

— Виноват, товарищ генерал, но вы приказали обратиться к товарищу Кирпичникову.

— Не к товарищу Кирпичникову, а в политотдел. И чтобы я этого имени больше не слышал. Есть политотдел. Есть начальник политотдела полковник Ветлугин — мой заместитель, ясно?

— Совершенно ясно, товарищ генерал.

— И учтите, Рясинцев, мне не такой адъютант нужен. — Он еще раз критически оглядел Рясинцева и покрутил головой. — Орел! Иди спать, Рясинцев, эту яму товарищ Ветлугин мне копает. Иди, иди, не пугайся. Как-нибудь Бельский есть еще Бельский. Пока вы тут за чужими женами охотитесь, у меня за всех вас голова болит.