Времена и люди. Разговор с другом - [110]

Анна Николаевна одним взглядом перебила его:

— О Милецкой разговора больше нет. Ей и в комсомоле-то не место. Очернила бывшую свою подругу, никакими средствами не побрезговала, мелкие свои, ничтожные интересы поставила выше всего… В этом мы разобрались.

Ветлугин взглянул на Кирпичникова и по выражению его лица понял, что это серьезный для него удар. Но Кирпичников быстро овладел собой.

— Я с Милецкой почти не знаком, — сказал он коротко. — И ответственности за нее нести не могу.

— Но ведь характеристика не ею подписана! — настаивала Анна Николаевна. — Значит, есть еще факты…

— Анна Николаевна! Я очень уважаю вас, ваш возраст, ваш партийный стаж, но согласитесь, здесь не партком Заневской типографии, а политотдел воинской части. Есть вещи…

— Да нет таких вещей, которых один коммунист не мог бы знать о другом! — горячо сказала Анна Николаевна. — Я была хорошего мнения об Иване Алексеевиче, и это очень серьезно. У меня нет привычки так, запросто, менять свои взгляды.

— Хорошо. Я вас понял, — сказал Кирпичников. — Вы разрешите, товарищ начальник, ответить прямо и просто, по-настоящему, по-армейски?

— Попробуйте… — ответил Ветлугин.

— Я располагаю достаточной информацией, — продолжал Кирпичников. — Имеется заявление близкой родственницы Тамары Борисовны, в котором ясно сказано о беспечном поведении майора Федорова… Да наконец, если бы вы видели жену Федорова! Это — красноречивей всех слов.

— Я видел ее сегодня, — сказал Ветлугин.

— Товарищ начальник!

— Да, видел. Почему это вас удивляет? Вы ведь нашли возможным прийти к Тамаре Борисовне Федоровой и требовать от нее унизительного признания и даже угрожать ей…

Прошла минута, которая всем троим показалась очень долгой.

— Товарищи, вы ко мне несправедливы, — сказал наконец Кирпичников. — Если я что-нибудь и сделал неловко, так ведь только ради выяснения истины. Сигналы были очень тревожные. В конце концов, не Милецкая и не я выступали на праздновании Дня Советской Армии в типографии, а именно Федоров. Вы там не были, товарищ Модестова. Я понимаю, вы не можете нести ответственность за этот вечер. Но мы, мы несем ответственность за вопиющую беспечность, которую проявил Федоров на праздничной трибуне. Кто такой сержант Турчанов? Вы его знаете, товарищ Модестова? Нет. Вы, товарищ начальник, знаете его? Нет. Так кто же дал право Федорову восхвалять этого человека?

Ветлугин его перебил:

— Это не только его право, это его обязанность сказать о своем солдате то, чего он действительно заслуживает. Он с ним вместе воевал бок о бок… под огнем. Вместе мерзли под Новинском, последней пайкой хлеба делились, последней горсткой махорки, вместе отступали до Воронежа и вместе били фашистов… И после этого забыть о человеке, едва тот попал в плен! Да разве наши люди с поднятыми руками шли в плен? Спросите немцев — было это или не было.

Кирпичников встал. Тяжелый, давящий его взгляд остановился сначала на Ветлугине, потом на Анне Николаевне.

— Скоро год, как Турчанов находится в Прирейнском лагере. Как известно, люди меняются под воздействием среды. И кто знает, как повел себя Турчанов за это время?

— Позвольте мне доложить здесь то, о чем стало известно районному комитету партии, — сказала Анна Николаевна. — Товарищ Турчанов все это время был одним из боевых руководителей наших военнопленных, томящихся в Западной Германии, он вел борьбу за освобождение, за возвращение на Родину. Он не находится сейчас в Прирейнском лагере, как думает товарищ Кирпичников, а содержится в каторжной тюрьме.

— Случай, — вырвалось у Кирпичникова.

— Случай? — переспросила Анна Николаевна. — Значит, если человек остался верен народу, это случай? Разные у нас с вами точки зрения, товарищ Кирпичников.

— Я, товарищ Модестова, солдат, а не философ, — сказал Кирпичников. — Вы мне разрешите идти, товарищ начальник?.. Нездоровится…

— Да, можете идти…

После его ухода Ветлугин подошел к Анне Николаевне и сказал просто:

— Спасибо!

8

Северов с трудом привыкал к новой должности. Так случилось, что вся его жизнь в армии была связана только с одной дивизией, именно с той, которой он командовал до смерти Шаврова. Конечно, это была совсем не та дивизия, где он начал службу семнадцать лет назад. Осенью сорок первого бои были такими изнурительными и кровопролитными, что от дивизии, как говорили, «остался один номер». Но пришло новое пополнение и новая техника, и дивизия воскресла. Номер дивизии был другой, но все равно все знали, что именно эта дивизия била в гражданскую колчаковцев и освобождала Пермь и что именно в эту дивизию не раз приезжал Фрунзе и дважды Свердлов. От тех времен никого здесь не осталось, но ветераны по-прежнему писали письма сюда, и самый молодой солдат знал, что и он в какой-то мере связан и с победами над колчаковскими бандами, и с разгромом немцев на Севере, а потом на Волге, под Воронежем и под Новинском.

Долго еще после нового назначения Северов мысленно продолжал называть дивизию «своей». Между тем он считал чрезвычайно важным и просто обязательным переломить это в себе, то есть не оговорки, конечно, а самый ход мыслей. Теперь он командир корпуса, и обе дивизии в одинаковой степени «его». Он обязан непредубежденно и справедливо разобраться в делах Бельского, исключив всякую возможность оценить работу «по-соседски».