Времена и люди. Разговор с другом - [107]

— Я полагал бы, — сказал Голуа, сняв пенсне и протирая стекла, — я полагал бы, что в этом случае такой вариант не годится. Единственно сильный вариант — это пережитки капитализма в сознании. Здесь успех! Конечно, рабочее происхождение, закалка, фронт… Все это так. Но пережитки капитализма в сознании, в глубинах сознания, в самих, так сказать, извивах серого вещества! Товарищ Милецкая права: связь с этим офицером Федоровым безусловно есть. Но суть этой связи в чем? Я решительно против примитива! Мой вариант: общность мыслей, суть в самом движении мыслей!

— Но я этого вам никогда не говорила! — снова не выдержала Симочка.

— Справедливо. Без скромности скажу — вариант мой. Признаю, конечно, что толчок был дан товарищем Милецкой, признаю! Но я перевел дело из плоскости материальной в плоскость идейную. Все уже закруглялось, и я забежал к Якимовой только, чтобы взять подпись. И вот, пожалуйста, — бунт, мятеж… — засмеялся Тимофей Петрович, довольный своей остротой.

Анна Николаевна подошла к Локотнику, который, сильно ссутулившись, сидел за столом.

— Хорош? — спросила она, показав на Голуа. — Хороши? — снова спросила Анна Николаевна, захватывая жестом и Симочку.

— Анна Николаевна, верьте честному слову, — метнулась Симочка.

Она вдруг как-то странно подурнела. Движения стали какие-то неуклюжие, и вся она словно постарела.

— Анна Николаевна, я здесь ни при чем. Катя моя подруга. При чем тут я? Я ведь и в райкоме штатно не работаю… Это вот он! — сказала она, показав на Голуа и захлебываясь от усердия. — И я этим интриганом займусь сегодня же.

Для Голуа такой ход был настолько неожиданным, что он просто замер от изумления.

— Интриган? — наконец переспросил он шепотом. — Это вы про меня? Да как вы смеете! Я… Да знаете ли вы, в каких я обследованиях бывал? Да знаете ли вы, что я вашей комиссии честь оказываю! Товарищ, — обратился он к Анне Николаевне, — не знаю вашего имени-отчества…

— Моя фамилия Модестова, — сказала Анна Николаевна.

— Модестова? — Голуа совершенно растерялся. — Это… это из той типографии? Позвольте, а кто вам разрешил допрашивать меня здесь…

— Вон! — неожиданно крикнул Локотник, — Вон! Вон! Вон! Мерзкие, нечистые люди! Вон! — крикнул он еще раз. — Нет, оставьте меня, Анна Николаевна. Я сам с ними разделаюсь. Я…

— Стойте, — спокойно сказала Анна Николаевна. — Не торопитесь. В двенадцать часов нас ждут в райкоме партии. А сейчас как раз ровно двенадцать…

7

Ветлугин весь день пробыл в поле на учении, приехал поздно ночью, а в семь утра был уже на ногах. Как ни старалась Софья Николаевна не шуметь и как можно тише собрать в школу Мишку и Кирилку, Ветлугин все слышал. Да и не такое было нынче время, чтобы отдыхать.

Он наскоро выпил крепкого чаю, поцеловал малышей и уже прикидывал в уме, в какой полк ему лучше всего отправиться, но в это время вошла Лена и сказала:

— Папка, к тебе пришли!

— Кто? Рассыльный? Пусть войдет!..

— Ох, папка, папка… Совсем не рассыльный, а девушка, — и таинственным шепотом, расширив глаза, словно от ужаса: — Девушка, и притом хорошенькая…

— Ну ладно, не дури голову, — сердито сказала Софья Николаевна.

Лена пожала плечами:

— Прикажете не пускать?

Ветлугин встал, шагнул в коридор и сразу же увидел Тамару.

— Вы… ко мне? — спросил он неуверенно.

— Да, да, к вам… К вам, товарищ Ветлугин. Извините, что домой и так рано…

Ветлугин услышал в ее голосе тревогу и недовольно подумал о Лене: «Всегда шутит там, где не надо…»

— Заходите, пожалуйста!

— Я, товарищ Ветлугин, не хотела в политотдел… Я вам сейчас все расскажу…

Перемучившись ночь, Тамара к утру решила, что обязательно надо повидать Ветлугина и переговорить с ним. Плохо только то, что они почти не знакомы. Во время войны Тамара видела Ветлугина всего два раза. Первый раз, вскоре после Новинска, он приехал в медсанбат, и девчата сказали Тамаре: «Смотри, начальник политотдела… Верно, симпатичный?» Второй раз — в Германии, когда его, раненого, увозили в госпиталь. Впрочем, видела она только бурый моток марли величиной с футбольный мяч да блестящие, ярко начищенные пуговицы на шинели, которой он был накрыт.

Ветлугин, напротив, хорошо запомнил Тамару и обрадовался, когда, вернувшись в дивизию, узнал, что она вышла замуж за Ивана Алексеевича. «Это пара! Это хорошая пара!..» — повторил он с удовольствием. Но тут Кирпичников заметил, что: «Пара, да не совсем…» — «А что такое?» — спросил Ветлугин. В ответ Кирпичников только многозначительно улыбнулся, и Ветлугин сердито подумал: «Всегда плохое собирает».

Софья Николаевна тотчас же усадила Тамару за стол и стала угощать. Раннее утро, на улице еще темно, в доме горит электричество, заспанные малыши пьют молоко с хрустящей булкой, Лена слушает по радио новости спорта, Ветлугин собирается уезжать (шофер уже сигналит). И среди всего этого Тамара со своим, видимо, неотложным делом…

Но Софья Николаевна быстро все уладила: Лене поручила отвести детей в школу, а сама отправилась «по магазинам» — так она называла поход в военторговский ларек.

Ветлугин занимал две крохотные комнатки. В одной из них была сделана перегородка и за ней закуток, в котором он, как говорила Лена, «вкушал прелести одиночества». Но Тамара ничего не замечала. Ветлугин, поглядывая на нее, думал: «Похоже, что личная драма… Неужели Кирпичников все-таки был прав…»