Времена и люди - [36]

— Так ты что советуешь — вернуться к прежнему? — обрывает его главный агроном.

— Нет, но от этого нашего административного здания народ как-то вдалеке остается. — Подумав немного, бай Тишо добавляет: — Народ там, где он всегда был, только мы, кажись, от него отдалились.

Подходит шофер.

— Едем?

— Да.

XIX

У каждой дороги есть свое начало и свой конец.

И если конец, ожидаемый или неожиданный, может быть, все-таки где-то близко, то начало уводит все дальше и дальше назад, иногда к самим истокам, где мир — не больше одной долины, одной горы или моря. И для знакомства с ним достаточно одного Солнца, одной Реки с плывущим по ней Корабликом, одной Собаки и одной Тети Виктории, которая потом может стать просто Викторией и навсегда тебя позабыть.

Но ты ее не забыл.

Она и сейчас идет навстречу тебе (на встречу с тобой!) походкой голубки — легкая, воздушная, совсем не такая, как все в спешащем этом людском множестве, она берет тебя дружелюбно под руку, и если ты собьешься с шага, то ощутишь мягкую округлость ее плеча и стеснение в груди, которое не знаешь как назвать — радостью или тревогой. Проходишь пол-улицы и только тогда понимаешь, что ты пошел не туда, куда нужно, делаешь попытку перейти на другую сторону, придумывая какой-то очень хитрый предлог, но она берет тебя нежно за локоть и останавливает: «Не туда надо было…» Она уже не первой молодости, но именно такой ей идет быть, и в конце концов, какое значение имеет факт, когда начал свой путь мужчина и когда — женщина? Лишь бы вместе они были такими, какими нам хотелось бы их видеть…

Руководимый собственной неопытностью и недальновидностью, ты оказываешься не где-нибудь, а прямо перед автовокзалом, и вдруг замечаешь в толпе ожидающих  д р у г у ю, с которой ты  н а ч и н а л  свой путь, и неосознанно ей киваешь.

— Кто-то знакомый? — спрашивает Виктория.

Только на другой улице, очнувшись, Филипп ругает себя, что сам назначил встречу с Викторией в столь неподходящем месте — напротив автовокзала, на глазах всех югненских, приехавших в этот день на базар. Ужасно хотелось поверить, что Таска его не видела! Ведь столько людей на улицах — не станет же она вглядываться в каждого?

Но уже на следующий день, когда они остаются с глазу на глаз, Филипп без единого слова понимает, что она все знает, а может быть, даже проследила их до дверей ресторана. Четкий, красивый ее профиль кажется ему незнакомым, взгляд больших карих глаз, всегда задумчивый, сосредоточенный на чем-то своем, стал и вовсе неясным, ускользающим.

Что это — отчаяние? Решимость? Так неразличимы иногда эти состояния!

…Давно, говорит Таска, еще когда он из армии вернулся, она почувствовала, что дружба их вряд ли перерастет… Не хватало чего-то. И все же надеялась, ждала… Но он ошибается, если думает, что она такая слабая, такая безвольная. Очень ошибается!..

Сначала Филипп слушает спокойно, сознательно не спеша с ответом, но, когда она начинает говорить о своей силе, когда зрачки ее начинают плавать в слезах, а плечи вздрагивают, когда она роняет голову на колени, обхватив ее руками, и безутешно стонет при этом, он не выдерживает — бросается ее утешать, испытывая при этом страх и стыд.

Самое сильное слово слабее одной-единственной горькой слезы.

Но Таска уже вскочила на ноги и, посмотрев на Филиппа секунду-другую, бежит прочь, избавляя таким образом и его и себя от ненужного, бессмысленного объяснения.

Бывают дни, когда надо быть крепче камня, иначе не выдержать…

Склонившись над грядкой, он еще видит заплаканные Таскины глаза, но в работе постепенно меркнут тревожные воспоминания, истаивают, словно запахи сырой земли над бороздой, прогреваемой солнцем.

Женщины из его звена увидели Главного, когда тот выходил из машины, но Филипп замечает его, лишь когда Сивриев, высоко поднимая колени, перешагивает грядки, останавливаясь и подергивая высаженные только что стебельки. И вот он рядом, Филипп слышит его дыхание, всей спиной ощущает его присутствие, но продолжает сажать. И только покосившись одним глазом, примечает, что Главный сосредоточен на его действиях: смотрит, как он роет ямку, как кладет в нее корешок, чтобы стебель лег на грядку, как засыпает землей. Филипп соображает, сказать ли Главному, что читал разработки о будущем Югне, со всем, в общем, согласен, непонятно только одно — почему не учитывается опыт со стелющимися помидорами…

— Женщины сажают поперек борозды, а ты — вдоль, — произносит Главный, когда Филипп достигает конца грядки. — Объясни, почему ты так делаешь. Бригадир ведь распорядился иначе?

— Когда корешок посажен поперек борозды, он легко может быть подкопан. Или вода может его подмыть, — отвечает Филипп с достоинством.

— Вот как? — хмыкает Главный, пряча улыбку. — Позови-ка их, пусть подойдут, — добавляет он и кивает огородницам.

Женщины, окружив их, смотрят тревожно, выжидают. Тетка Велика шепчет Филиппу на ухо:

— Чего он к тебе привязался?

Парень пожимает плечами.

И вдруг звеньевая, выпрямившись во весь рост, расставив ноги и упершись кулаками в бока, заявляет во всеуслышанье, что не только главный агроном радеет о хозяйстве, о продвижении его вперед, к лучшей жизни, но и те, кто сейчас работает здесь, не лыком шиты, тоже кумекают в своем деле и, сколько есть сил, помогают процветанию хозяйства и всего села. И, не меняя воинственной позы, заключает: