Времена Хокусая - [3]

Но главное даже не в этом. Уступая господствующей сейчас в западном мире американской фантастике в отношении мастерства формы, японские писатели берут верх над ее массовой продукцией искренностью тона и серьезностью содержания.

Остается еще вопрос о японской фантастике как зеркале национального своеобразия. Конечно, при внимательном чтении можно уловить тут и там конкретные детали бытия в Стране восходящего солнца. То это «радар, похожий на пагоду», то «уродливая урна на станции» (определение «уродливая» подчеркивает постоянно присутствующую в сознании японца эстетическую оценку окружающего). Но в целом — бог с ней, с самобытностью. Вероятно, авторы сборника попросту выносят ее за скобки: человек, который десять раз на дню видит колокольчик, колеблемый ветром у входа в жилище, не будет писать об этом колокольчике, предоставив делать это туристам в своих очерках. Японская фантастика, стремящаяся к решению острых проблем современности, претендует на большее — отразить те заботы и размышления, которые объединяют, а не рознят японских крестьян, рабочих, интеллигентов с тружениками всего мира.

Конечно, всегда трудно расставаться со сложившимися представлениями. Испытываешь какое-то эгоистическое разочарование, когда убеждаешься, что то или иное явление совсем не таково, каким мыслилось. Но, с другой стороны, не имеет никакой ценности литература, которая лишь подтверждает то, что и так известно. Этого не получится с нашим сборником японской фантастики. Он заставляет думать. Верно, что характеры в некоторых рассказах не всегда выпуклы и сюжет не всюду гармоничен. Но странное дело: если наложить эти порой размытые контуры один на другой, они, при взгляде на просвет, тем не менее дают нечто очень определенное — образ современной японской жизни. Поэтому можно предположить, что небольшая антология заинтересует и удовлетворит разные группы читателей. Те, кто ищут в этом жанре занимательность, найдут ее. Те, кто ожидают от научной фантастики большего, услышат шепоты, тревожный говор, соприкоснутся с опасениями и надеждами японского народа.

С. ГАНСОВСКИЙ

Саке Комацу ВРЕМЕНА ХОКУСАЯ

В отделе редких книг одной из библиотек мы с женой случайно нашли старинный альбом репродукций, изданный еще в двадцатом веке. В альбоме среди других работ были картины Хокусая. Они произвели на нас колоссальное впечатление.

— Потрясающе! — восторженно воскликнула жена. — Это же Фудзияма! Увидеть ее — моя мечта!

— К сожалению, неосуществимая, — возразил я. — В двадцать третьем веке, после страшного извержения, Фудзияма осела и деформировалась.

— Можно съездить в более отдаленную эпоху, до извержения, скажем в двадцатый век.

— В Японии двадцатого века стали вовсю развивать промышленность. Из-за дыма они там, вероятно, не видели дальше собственного носа, не то что Фудзияму. Ты же просматривала фотографии тех времен. Разве они сравнятся с этими репродукциями? Если судить по книгам путешественников, Япония тогда была ужасным местом: перенаселенным, с диким количеством автомобилей и никудышными дорогами.

— Но я решила и поеду в девятнадцатый век, во времена Хокусая, — неколебимо стояла на своем жена. — Неужели тебе не хочется увидеть эпоху королевской династии Эд… Эд… Эдвардов?

— Какой династии? Каких Эдвардов? Сегуната[1] Эдо! — поправил я. Жена вечно все путала.

Было решено: отпуск мы проведем в Японии девятнадцатого века. Честно говоря, я побаивался этой поездки. Жена сравнительно недавно получила права управления машиной времени, да и то, мне кажется, лишь потому, что воздействовала на экзаменатора чудесным способом, доступным только женскому полу. В старину, если не ошибаюсь, этот способ именовался «чарами». Водила она машину средне и свободно могла ошибиться на два-три столетия. Но главное, взятая нами напрокат машина с вездеходным устройством оказалась подержанной и ненадежной.

— Положись на меня! — весело подбадривала меня жена. Интервью с Хокусаем у нас в кармане!

Я был далек от оптимизма.

Но вопреки моим опасениям машина благополучно села на водную поверхность какого-то пустынного залива, и я, честно говоря, вздохнул с облегчением. Здесь было спокойно: ни реактивных тихоокеанских лайнеров, ни турбовинтовых катеров, ни моторных лодок.

— Смотри, Фудзияма! — крикнула жена, прильнув к смотровому стеклу.

Вдали, окутанный тяжело нависшими облаками, тянулся сине-фиолетовый хребет японского архипелага. И где-то там, между небом и землей, точно какой-то фантастический мираж, парил конусообразный контур легендарного вулкана. Его пологие, длинные склоны таяли в голубом мареве, а вершина сверкала, как алмаз.

Онемев от восторга, я долго любовался почти неправдоподобной строгостью пропорций Фудзи. До самой последней минуты я был уверен, что Хокусай и Хиросигэ идеализируют действительность и в их картинах реальный мир произвольно сочетается с творческой фантазией. Но нет, они были подлинными реалистами, эти художники! И все же это походило на сон.

— Гляди: дома! — замирая от восторга, произнесла жена. Деревянные… из бамбука… с соломенными крышами… А вон сосновый лес… Ну совсем как на картинах Хокусая!.. Правда?