Времена года - [81]

– Сколько человек приглашено?

– Двадцать пять без вас.

– Двадцать четыре лишних.

Перси Герлгрейс любит бывать на людях, любит, чтобы его развлекали. Он знает все новомодные словечки, и больше всего на свете ему хочется быть душой общества.

– Мы собираемся отпраздновать мой перевод в Окленд. Как можно веселиться без кучи знакомых?

– А почему нужно веселиться? Мне нравится сидеть в кабаре и грустить. Какой в субботу оркестр?

– Маорийский струнный ансамбль.

– Напитки?

– Джин, виски... бренди. Все, что развязывает язык.

– Меня устраивает только шампанское. Или водка.

– О женщина, в этой стране нельзя достать водку!

– Не называйте меня женщиной!

– Христос, обращаясь к Марии Магдалине, называл ее женщиной.

– Прекрасный ответ. Поздравляю.

– Есть у вас платье?

– Севен и Блоссом! Будьте добры, возьмите ведро и налейте воды в корыто.

– Настоящее шикарное платье?

– Матаверо, ты уже достаточно подрос, чтобы открыть окно? Рыжик, сегодня я попрошу тебя подготовить глину. Будь так добр.

– Я хотел бы, – продолжает сладкоречивый Перси, переходя на язык своих знакомых, – чтобы мы имели возможность любоваться всеми пикантными частями вашего тела, не напрягая воображения.

– Мистер Герлгрейс, «тело» относится к словам, которые не числятся в моем лексиконе. Раремоана, посади Хиневаку на пианино, она сразу перестанет плакать.

Перси со смехом опускается на стул около пианино и откидывается на спинку, как диктует современная мода.

– Оно для вас слишком грубо?

– Хирани, спасибо. Рыжик сам справится с глиной. Пойди к мистеру Риердону и спроси, не можешь ли ты чем-нибудь ему помочь.

Я обладаю сверхчувствительностью к зову пола, к неодолимости этого зова. Я смертельно боюсь самого этого слова, если только оно не употребляется в чисто академическом смысле. Я не в силах смотреть на этих детей, которых притягивает друг к другу магнит «Ты да я». Я не в силах смотреть на двух влюбленных, если женщина в этой паре не я. Не говоря уже, что с меня довольно близнецов, рожденных до срока. На кладбище и без того хватает могил, где похоронена любовь. По-моему, Рыжика пора убрать из этой школы. О, каким это будет отдохновением – целый вечер танцевать под звуки маорийской музыки и пить шампанское с Перси, который начисто лишен пола...

Трудись или погибни.

Еще несколько недель, пока не кончилась осень, я могу выбирать. А потом настанет зима.

Они должны приехать со дня на день, они – инспектора. И отнюдь не с дружеским визитом, как приезжал весь этот год старший инспектор, когда привозил и увозил пишущую машинку и вызывал меня на бесконечные разговоры одним своим присутствием, одним только умением слушать, – эти инспектора приедут инспектировать. Они должны детально ознакомиться с моей работой в качестве инспекторов, а не как-нибудь иначе.

Я страшно нервничаю. Сейчас без двадцати девять, среда, а они должны были приехать в начале недели. В понедельник я не сомневалась в успехе, во вторник еще держалась, но к сегодняшнему дню от меня уже ничего не осталось. Целых три дня я хожу в вязаной кремовой кофточке, в которой обычно встречаю столь грозные события, и все время боюсь, что она испачкается. Три утра подряд я энергично чищу свои черные туфли, чего обычно никогда не делаю, и надеваю по очереди все свои маорийские пояса. Но они не приезжают, ожиданию нет конца.

Не стоит даже пытаться сохранять спокойствие. Бесконечный список моих неудач и ошибок высасывает из меня кровь, будто вампир, которого я сотворила собственными руками, инспектора здесь ни при чем. Ничто в эти дни не заставит меня поверить в преданность старшего инспектора, хотя он заботился обо мне весь этот год, поддерживал меня и всеми силами старался завоевать мое доверие. Разум малышей бессилен перед призраком, мой разум бессилен перед этим, этим... ну, скажем... пугалом учителей.

Я похоронила свои тайные надежды: меня признают безупречной учительницей приготовительного класса, я получаю самый высокий балл, одним прыжком – великолепное зрелище! – настигаю своих коллег и занимаю наконец почетное место в кругу других учителей. Я уверена, что меня нельзя считать хорошей учительницей. И даже плохой учительницей. Я вообще не учительница. Я просто дипломированная идиотка, которая почему-то разгуливает среди детей. Если бы я вела рабочие тетради, составляла трафаретные планы уроков, занималась по стандартному расписанию, учила детей, стоя у доски с указкой в руках, и требовала полной тишины, как другие учителя, тогда... тогда по крайней мере я могла бы рассчитывать на приличный балл.

Расплата за право идти своей дорогой! Что они подумают о программе по чтению, которую я составляю? И о графике ритма работы, который висит на доске вместо расписания? Но я все равно должна показать им и программу и график. Я делаю то, во что верю. Я верю в то, что делаю. Скорее я отправлюсь на тот свет, чем вернусь на стезю мертвой педагогики.

Что, если в их присутствии малыши ни с того, ни с сего начнут танцевать, как они иногда делают? Что, если они будут отвечать на их вопросы так же непринужденно, как отвечают мне? На прошлой неделе Матаверо поднялся и начал танцевать хаку просто от избытка энергии. Вдруг кто-нибудь случайно наступит на больную ногу Рити, как я тогда справлюсь с самым трудным местом в секвенции? А рев Маленького Братика! А страстные объятия Мохи! И как быть с Севеном и с топором? И как быть, если я по ошибке скажу инспектору, чтобы он высморкал нос? Что я наделала, что я наделала...