Времена года - [5]

Вряд ли Мальчик убежал домой из-за драки, во всяком случае, не только из-за драки. Может быть, это просто естественная реакция на бурную жизнь школы. В первые несколько месяцев такие вещи иногда случаются – вдруг обратный ход. Но я могла бы предотвратить бегство, не находись я сама на ничейной полосе между школой и домом. Можно было как-то успокоить Мальчика. Но он ушел, и как учительница я потерпела неудачу.

Впрочем, это не такая уж неожиданность. Слово «неудача» могло бы стать моим псевдонимом: мисс Анна Неудача. Очень мило. Так и надо подписывать чеки. Я воспользуюсь этим псевдонимом для моих маорийских хрестоматий: составитель Анна Неудача. Холодно, я стою с малышами во дворе, держу на руках крохотку Лотоса и вглядываюсь в ушедшие годы – вереницу лет и инспекторов... да, как учительница я, конечно, потерпела неудачу.

– Хотя как человек, по-моему, нет. Вернуться ощупью из другого мира, проделать путешествие из мира фантазии в мир реальности всегда нелегко: происходит... вернувшись, естественно, щуришься. И все-таки коричневый отправил домой белого, и мне пора успокоиться.

Я высматриваю Севена на школьном дворе, где лежит иней, вон он – около грецкого ореха за нашим сборным домиком. У Севена поджарое тельце и резко удлиненное лицо с большими глазами, будто нарисованными детской рукой. Этот забияка похож, скорее, на печального неврастеника. Одежда висит на нем мешком, хотя ему покупают дорогие вещи; как все маленькие маори, он не умеет носить брюки, и они то и дело сползают, а его башмаки внушают ужас. Но он подходит ко мне по первому зову, что мне очень дорого, и, как только я встаю на одно колено, чтобы сравняться с ним ростом – на другом я держу Лотоса, – нас тут же обступают малыши.

– Скажи-ка, маленький Севен, это ты побил Мальчика?

– Нет.

– Точно! – возглашает хор.

«Точно» заменяет им «да».

– А чего он задавался, – защищается Севен.

– Он ему как даст, – добавляет Таме, – а потом еще, а потом еще, а потом еще.

– Врешь!

– Нет!

– Точно!

– Нет!

– Точно!

Я поднимаюсь и беру Севена за руку.

– Пойдем, малыш, – говорю я и веду его в класс, – Таме, ты тоже иди, а то Севену будет скучно.

Детям незачем сидеть в одиночестве и предаваться размышлениям. На самом деле им вообще незачем предаваться размышлениям. Эта радость от них не уйдет. И без того уже хватает печальных Анн, от которых некуда деться. Пока Севен в таком благодатном возрасте, нужно позаботиться о решении одной-единственной задачи, что я и стараюсь сделать. Время от времени я помогаю ему начать – принуждение и наказание здесь ни при чем. В мире позади моих глаз, в моем сознании, маячит вулкан с двумя кратерами: в одном клокочет созидательная энергия, в другом – разрушительная. Я ласково усаживаю маленького человечка за низкую парту рядом с Таме и вручаю обоим по дощечке с глиной.

Потом беру на руки желтый комочек, моего Лотоса, и вновь бросаюсь в водоворот приготовительного класса.

О чем я думала... что меня так огорчило, когда я вошла в класс? Совершенно не помню...

Опьянение...

Я пьянею от малышей, как от бренди. Опьянение алкоголем незаметно переходит в опьянение работой, в опьянение жизнью, бурлящей вокруг меня: у моих ног, у меня на руках, позади меня, передо мной. Текут минуты, и я растворяюсь в детях, я растворяюсь в каждом из них полнее, чем растворялась когда-нибудь в бренди.

А запах... на запах обращает внимание только Блидин Хат, ему явно нравится, как пахнет мое масло для волос.

Не каждому дано оценить мой короткий халат художницы с разлетающимися полами и юбку-дудочку: новенькая девочка Рити – видят бог, в четыре с половиной года ей еще не место в школе, не говоря уже о том, что у нас и без нее негде повернуться, – Рити почти все утро разглядывает мое одеяние. Она несколько часов ходит за мной по пятам, не спуская с меня глаз, и наконец подводит итог своим наблюдениям:

– Мисс Вонтопоп, у тебя видно нижнюю юбку.

– У меня стащила фартук.

Марк дергает меня за халат. Маленький белый Марк любит, чтобы нужная вещь была в нужном месте, в нужное время.

– Прекрасно.

Марк смотрит на меня в растерянности, и я встаю на колени, теперь мы одного роста.

– Я положил фартук в парту, – жалуется он, – а его там нет.

Коричневый Матаверо отвечает вместо меня. Тоненький маорийский мальчик с такой же тонкой душой, как у его дедушки, председателя школьного совета, и так же, как дедушку, Матаверо волнует проблема взаимоотношения рас.

– Ты сам сказал, – набрасывается он на Марка, перекрикивая шум в классе, – ты сам сказал, что в пятницу возьмешь фартук домой стирать. – Матаверо, как и его дедушка, замечает все, что делается вокруг. – Он у тебя дома! Мисс Воронтозов, он у него дома!

О, Матаверо в состоянии произнести мою фамилию...

– Нет, не дома!

Так, маори против пакеха[2]? На чьей же я стороне? Матаверо захлопывает книжку, расталкивает детей, бежит на террасу и, конечно, возвращается с фартуком.

– Он даже не думал его искать, – кипит Матаверо, – фартук был у него в ранце!

Все маори воры, напоминаю я себе, так считают пакеха.

– Мисс Воронтозов, – белый Деннис хватает меня за халат, вынуждая встать на колени. – Кто-то украл мою тряпку, – говорит он с характерными жалобными нотками нервного мальчика, замученного родительской тиранией. Но как легко справляется его язык с моей фамилией!