Времена - [79]

В далёком прошлом значительная территория: хутор, парк, поля, ныне засеянные пшеницей, лес, остатки которого ещё сохранились, деревня на противоположной стороне от федеральной 217-й дороги – принадлежала богатой баронессе. Ныне, в центре этого района возвышается средневековым реликтом среди низкорослых современных домов старинный замок. Графский дом был построен позже. Но и он выглядит подростком рядом с могучим старцем.

Да, когда-то в замке бурлила весёлая жизнь, устраивались балы, турниры. Роскошные одежды дам и кавалеров конкурировали с блеском залов и комнат. Свидетелями этой жизни остались картины, мебель и уникальная библиотека. Это имущество, скорее часть его, перенесли в графский дом. Замок ещё хранил ароматы былой дворянской жизни, когда наступили иные времена. Его продали и он стал хиреть из-за ненужности. Я часто бывал в нём.

Впрочем, что значит «бывал»? Я тут жил! В начале девяностых прошлого столетия в нём поселили еврейских эмигрантов из бывшего СССР, около трёхсот человек. И замок ожил.

У меня было много свободного времени, и я излазил замок, как говорится, вдоль и поперёк. Кроме огромного бального зала, превращённого словно в насмешку над дворянством в шумную общепитовскую столовую, в здании помимо заселённых комнат была ещё масса не затребованных помещений, закоулков и, главное, могучая, возвышающаяся над замком башня с тёмными кельями и переходами в запущенное чердачное пространство, где на крепёжной балке повесился один из неуравновешенных эмигрантов.

За последующие год-два эмигрантов расселили в квартиры по городам и весям, а замок превратили в домициль для престарелых людей, типичное коммерческое предприятие, в котором ныне живут приблизительно 140 доживающих стариков.

В этот приезд я по случайному обстоятельству вновь оказался в замке. Нутро башни, из амбразуры окна которой открывается вид на монументальный мрачный мавзолей, хранило в себе – я это вдруг почувствовал – упрёк и обиду. На кого? На что? Уж не знаю. Возможно, на удавленника, или на то, что к боковой стене замка пристроили обычное современное здание типа общаги. Это настроение я ощутил и в лесочке слева от замка. Замок, мавзолей и лес как будто сговорились. Не против меня ли?

В лесочке и в иных лесистых участках бывшего владения давно усопшей баронессы крупной живности: волков, лисиц, конечно, нет. Но улепётывающих зайцев я видел. Прочей мелкоты также хватает.

Сейчас, когда я сижу у окна, на дворе июнь. Как и тогда, когда писалось приведённое выше стихотворение. Но после события, о странности которого я рассказываю, в голову назойливо лезла строка о замаливании греха. Собственно, какого греха? И почему сосны застыли в немом вопросе? На что намекала мне Муза?

Обычно, по утрам по гравиевым дорожкам парка я совершаю разминочную пробежку за пруд и снова к дому круга три-четыре, так, чтобы набралось километр-два пути. Затем я бегу к огромному, пожалуй, двухсотлетнему кедру. Под ним большая белая садовая скамья. Здесь можно остановиться для гимнастических упражнений. Этот кедр тоже реликт. Кстати, парк занесён в список охраняемых государством объектов. Ствол дерева настолько широк, что как-то нас, трёх мужиков, не хватило, чтобы его обхватить. Нижние ветви его достают до земли, образуя естественный шалаш, в котором находишь укрытие в жаркий солнечный день. И вообще эти ветви и не ветви даже, а деревья, выросшие на теле гиганта. Для пернатых и обитателей дупел кедр к тому же и неплохое жилище.

Когда, запыхавшись, я приблизился к дереву, положение скамьи мне не понравилось. Кто-то из недавних гостей перенёс её на другое, непривычное для меня место. Протащить её немного волоком, хотя ножки её утопали в столетнем хвойном настиле, было ещё возможно, и я резво ухватился за боковую ручку скамьи, взглядом сосредоточившись на ней. И вздрогнул, когда услышал и одновременно боковым зрением увидел шипяще-рычащее существо. В первый момент оно показалось мне разъярённой крысой. Я отпрянул. Крыс ненавижу, и никто не может меня уговорить, что они умны и тем заслуживают уважения. Зверёк стоял, весь вздыбившись, на вытянутых ножках. Очнувшись от испуга, я отошёл на пару шагов в сторону и увидел, что он едва держится на ногах, да и мордочка была явно не крысиная.

Настало время устанавливать добрососедские отношения. Стоять он больше не мог и лёг, как-то неестественно подвернув под себя лапки. Я завёл примирительно ласковую речь, улыбался, отступил назад. Зверьку явно не нравилось, что я смотрю ему в глаза. В его же – выражалась откровенная враждебность. Он мне не верил, не доверял. И, как оказалось позже, был прав.

Что же оставалось делать? По внешнему виду этот строптивец был мне незнаком. Зверёк – совсем молоденький, возможно, не так давно родился. Я снял его на мобильник и пошёл к знакомому хуторянину, но какое-то тяжёлое чувство всё это время не покидало меня. Тот, взглянув, тут же изрёк по-немецки: – Waschbär! – то есть енот-полоскун.

«Ах ты, Боже мой! Крошка Енот… Советский мультик… Почему же ты не улыбнулся мне, Крошка Енот?» – ёкнуло в груди?

Приговор хуторянина был жесток: