Времена - [64]

Прасковья не была атлетического сложения. Физическая работа давалась ей нелегко, но дома трое пацанят, а мужа, пьяницу и бабника, она выгнала. Шестнадцатилетняя дочка ушла к отцу. Ей папу жалко. Приходилось дополнительно подрабатывать где придётся, и к вечеру женщина уже изнемогала. Впрочем, нареканий по работе не имела. Она ещё не поставила ведро на пол, как внимание её привлекли странные, совсем не музыкальные звуки…

1

Степан Спиридонович, проректор по хозяйственной части, с рыжей вихрастой головой и золотым рядом верхних зубов, восседал в кресле своего кабинета в полуподвальном помещении и барабанил пальцами по столу. Перед ним, скукожившись, сидела Прасковья Ивановна.

– Так что, Параскева? – нарочито возвышенно произнёс Степан Спиридонович. – Давай ещё раз. Только не ври! Известное дело, какое у вашего брата воображение. Рассказывай подробно и по порядку.

– Не могу я, – Степан Спиридонович, – сказала женщина потупившись.

– Да отчего же не можешь? У самой-то четверо. Их тебе журавель в клювике принёс?

У проректора по хозяйственной части были свои счёты с секретарём парторганизации, он уже обо всём догадался, но предвкушал удовольствие от приобретения компромата. Однако сообщать подробности Прасковья Ивановна считала выше своих сил. До них ли ей в ту минуту было?

Когда в кабинете партбюро она подняла глаза, то увидела голые женские ноги, охватившие обнажённую нижнюю половину тела мужчины. Парализованная ужасом, Прасковья Ивановна застыла на месте, а мужчина, должно быть уже в последней фазе действия, не в состоянии был вскочить или прикрыться. Да и чем? Разве что подшивкой газеты «Правда»? До неё ещё и дотянуться надо было. Так партнёры и остались лежать на длинном, покрытом зелёным сукном столе: Танасоглу Григорий Николаевич, секретарь институтской парторганизации, заведующий кафедрой сольного пения и оперной подготовки, и Амалия Королёва, перспективная меццо-сопрано, студентка выпускного курса.

Прасковья Ивановна в мужчине Григория Николаевича и не узнала, а тем более не могла позволить себе в это поверить. В ту минуту она не успела взять себя под контроль и не помнила, как оторопела, как затем истошно закричала и выскочила из партбюро. Не могла и понять, почему, собственно, так отреагировала. То ли в её нравственные представления простой крестьянской женщины не вмещалось такое событие как возможное, то ли она испугалась, что ей придётся за это отвечать, то ли оттого, что вообще не ожидала кого-либо застать в кабинете.

Арик и Вася, выбежавшие на крик, увидели её в то время, когда она, ошарашенная, прислонилась, по словам поэта, к дверному косяку.

Бесцеремонный Васька попытался открыть дверь, подозревая что-то кровавое, но Прасковья Ивановна, растопырив руки, встала перед ним Архангелом Михаилом. Василий пожал плечами и отошёл к Арону. Они немного постояли и уже намеревались разойтись по своим классам, как дверь с силой надавила на спину тёти Паши, и из комнаты стремительно выскочила и помчалась к выходу, накрыв голову женской кофтой, девушка. У Коренфельда глаза сделались круглыми.

– Лялька, – шепнул он Арутюняну.

2

Григорий Николаевич сломил Амалию впервые и был очень доволен.

«Теперь, – думал он, – она его. Правда, эта уборщица подвернулась совсем некстати. Надо заставить её молчать!»

Силу свою и в консерватории, и за её пределами он знал, но здесь светило аморалкой. Партия такого не терпела. То есть могла и потерпеть, если тайно и скрытно, но публично – ни в коем случае.

«Дура! – подумал он об Амалии. – Повернула ключ в замке и положила себе в сумочку. Торчал бы он там, уборщица не вошла бы. И нельзя сказать, что простуха. Ах, но до чего же хороша! – парторг победно и сладко ухмыльнулся. – До чего же опытная!»

Амалия Королёва – в номенклатурных кругах «королева», а в консерватории Ляля, Лялька, Лялечка, в зависимости от близости, была крестьянского происхождения. Мать – задёрганная поручениями учительница начальных классов. Когда в школах деревень вечно не хватало учителей, она у себя в селе преподавала всё что ей велели. Была нужда – по поручению директора школы занималась и хозяйственной деятельностью. Отец – бригадир тракторно-полеводческой бригады. Но семья была неблагополучна. Два её старших брата уже отсидели свой срок, дома устраивали драки, пили.

Так бы и пропала девчонка, если бы не самодеятельный хор, где её заметил заведующий отделом комсомольских организаций райкома. Она же, обожая кино, не пропускала ни одного зарубежного цветного фильма, которые крутили в колхозном клубе, и была потрясена роскошью тамошних дам, их нарядами, элегантностью. Не могла себе представить внутри деревенской рутины и бедности, что такое возможно. А заведующий отделом приглашал её на выездные мероприятия, разумеется, с обильной закусью и выпивкой, что ей стало нравиться. В семнадцать лет она расцвела. Было трудно поверить, что эта девушка выросла в деревне. Даже ножка её была тридцать шестого размера. Стройная, среднего роста, пропорциональная, как модель, с пунцовыми губами «поцелуйте меня» и с тонкими в разлёт бровями, она казалась изнеженной дворянкой из высших слоёв общества. Высшие слои управленческого партийного аппарата это вскоре оценили, и она пошла по рукам. Но не без корысти с её стороны. Она быстро разобралась в мужских слабостях, по глазам угадывала мужские желания и старалась не разочаровывать их. Так попала она в город, получила квартирку, поступила в консерваторию и была уверена в своей карьере. Одевали её хорошо.