Времена - [53]

* * *

Железнодорожный состав шёл долго, с бесконечными остановками. Откуда мальчику было знать, что уже 22 июня немцы и румыны бомбили Тирасполь. Хоть и поздновато, но последовало распоряжение об эвакуации в начале июля. Эвакуировались они спешно, но как-то раздельно, а не сразу всей большой семьёй. Бомбёжек в пути Филя не помнил. А вагон, в котором он ехал с мамой, был приличным, пассажирским. Только на одной из небольших станций поезд вдруг резко остановился вместо того, чтобы её проехать.

Филя уже узнавал своих военных. По папиной форме. Но у этих на вокзале форма была другая. Из вагона вдруг спешно исчезли все пассажиры. Возможно, по радио было приказано всем выйти. Мама не знала, что делать. Она выглянула в окно и охнула. На перроне кто-то что-то проверял. Мальчик почувствовал: беда! В маленьком сердечке захолонуло, и ужас разлился по всему телу так, что окаменели ноги. Он не успел заплакать, да и не мог. Филя уже знал, что они с мамой называются «евреи» и это почему-то опасно. Но «это» оказалось настолько непонятным, что его воображение ничего не рисовало. А на пероне бежал, что-то кричал и махал руками чужой военный. Он торопился. И теперь страх у Фили был связан с ним, точнее, с его униформой.

Поезд дёрнулся. Остановился. Вновь дёрнулся и плавно покатил с вокзала. В вагоне, а может быть, во всём поезде оставались только двое: мать и прижимавшийся к ней мальчишка. Что потом сделала мама, как выбралась из западни, он не помнил. И никогда её об этом не спрашивал. Возможно состав пропустили, потому что нужно было срочно освободить пути и некогда было досконально разбираться и проверять. Тем более, что всех пассажиров выгнали. Страх, который теперь поселился в его душе, не был инстинктивным страхом перед силами природы. Например, раньше он боялся грома и молнии. Теперь он испытывал страх и перед людьми. Угроза жизни исходила от людей, чего он до сих пор не знал.

В другой раз он испытал и страх, и ужас, когда мама отстала от поезда, побежав на остановке за кипятком. Когда поезд тронулся, а её всё не было, соседи в переполненном купе зашептались. Но теперь он уже мог, преждевременно взрослея, оценить ситуацию. Они обсуждали, куда и кому его сдать. Он этого не хотел, сполз с нижней полки, на которой сидел, рванул к двери и… наткнулся на раскрасневшуюся, запыхавшуюся маму. Молодая и сильная женщина догнала поезд, и её втянули на площадку.

Где-то на каком-то участке пути семья, или точнее женская часть её, соединилась. Тоже чудо! Потом он вспомнил – не мог не вспомнить – эту несчастную лошадь.

Была, наверно, середина августа, когда они прибыли на новый пункт их следования. Мама сказала, что это место назывется «Миллерово». Детей отпустили погулять. Двоюродная сестра, которая была на два года старше, держала за руку его и своего младшего братика. Они свернули на тропинку в стороне от скверика. День в Миллерово выдался очень жарким. Неподалёку трое солдат в солдатских робах с расстёгнутыми пугавицами зло работали лопатами. Дети подошли ближе. В глубокой яме, видимо, воронке от бомбы лежала лошадь. Один солдат снял с головы пилотку, оттёр со лба пот, глянул на детей и брякнул:

– Гляди, жидята, – и криво усмехнулся.

Что такое евреи, Филя уже знал, а жидята – ещё нет. Однако приобретаемый опыт подсказывал, что это плохо. Девочка, более догадливая, развернулась, уводя мальчишек подальше от этого места.

– А что? – продолжал им в догонку солдат, скорее всего старшой. – Может быть… – И он кивнул на яму. Все трое расхохотались.

* * *

«Дан приказ: ему на Запад, Ей в другую сторону…» – поётся в прощальной комсомольской песне. К осени уже вся Молдавия и Буковина были оккупированы румынскими войсками. Также были потеряны Донбасс и Криворожский бассейн. Оставлены Минск, Киев, Харьков, Смоленск, Одесса, Днепропетровск. Враг рвался к Кавказу, продвигаясь в восточном направлении. Эвакуация вела в Сталинград, но в декабре город уже горел. Следовало двигаться дальше. И здесь произошло нечто, что он тоже хорошо запомнил.

Чтобы двигаться дальше, надо было добыть билеты на пароход «Иосиф Сталин». Мест оставалось мало, а желающих – много. Филя маялся от духоты, прижимаясь головой к маминому бедру и стоя с ней у огромного стола, по другую сторону которого какая-то тётя выдавала билеты. Вдруг мама наклонилась к нему и сказала:

– Я подниму тебя на стол, а ты ползи к этой тёте и попроси два билета.

Учёные люди утверждают, что уже с двух лет у детей развивается совесть. Так это или нет, но малыш почувствовал что-то неладное. Он был поставлен на четвереньки на крышку стола, мама подталкивала его сзади и закричала:

– С детьми в первую очередь!

Ему стало страшно и немножко стыдно.

Он понял, что все видят его в этом нелепом положении, и не хотел говорить «тётенька, дайте нам два билета». Но мама подталкивала, требовала, чтобы он полз дальше, и он подчинился, ощущая фальшь своего действия. Билеты они получили, но маленькая, едва ощутимая первая трещина в душевной связи матери и ребёнка появилась. Он, правда, этого не осознал.

На пароходе их места были на палубе. Еды никакой, только кипяток. Плыли в Астрахань, и Филя узнал, что такое бомбёжка. Он прятал лицо на маминой груди, и было уже не так страшно.