Времена - [52]

Лейзер Леопольд

Леман Вилли

Лион Анна

Лион Берта

Лион Леопольд

Лион Мета

Лион Паула

Лион Рут

Лион Фани

Лион Хелене

Лион Эдит

Лион Элиас

Лион Элияху (Эли)

Лион Эльсбет

Лион Юлия

Майер Людвиг

Майер Рут

Ментцен (Кан) Хедвиг

Обст Георг

Панке Зента

Панке Маргарита

Панке Хайнц

Панке Эрих

Пфайл Мориц

Пфайл Розали

Рабинович Мари

Равич Альберт

Равич Гюнтер

Равич Манфред

Равич Полина

Роуз Генрих

Симон Александр

Симон Бернхард

Симон Луис

Филиппсон Фанни

Фрида Вельс

Фридман Беро

Фридман Хайнц

Фюрст Герхард

Фюрст Юлиус

Хаммершлаг Лутц

Херцберг Фрида

Шайберг Бернхард

Шёнфельд (Майер) Софи

Шёнфельд (Херцберг) Фрида

Шёнфельд (Хан) Реха

Шёнфельд Алекс

Шёнфельд Альфред (Фреди)

Шёнфельд Герберт

Шёнфельд Зигфрид

Шёнфельд Ирмгард

Шёнфельд Лидия

Шёнфельд Майер Филипп

Шёнфельд Мартин

Шёнфельд Мориц

Шёнфельд Филипп

Шёнфельд Ханни

Шёнфельд Эдгар

Шлосс Вернер

Шолем Юлиус

Штайнберг (Штерн) Роза

Штайнберг Яков

Штерн Бендикс

Штерн Ханнелора

Эрлих Фриц

Гласные расставляет жизнь Рассказы

Взросление

– Филенька, иди сюда, сынок.

Молодая женщина лет двадцати семи сидела на табурете у общего стола посреди большой прямоугольной и, по сути, почти пустой комнаты. Кроме стола и нескольких табуреток у стен напротив друг друга невысоко от пола были встроены нары. Ночью, с правой стороны от входа в комнату, на них спали она с сыном и свекровь с её приёмной дочерью и ребенком. А с противоположной стороны – спала другая, совсем чужая семья. Никаких перегородок не было.

– Смотри, – сказала женщина, – я выбрала для папы нашу фотокарточку.

С чёрно-белой фотографии смотрел, стоя на табуретке и обняв маму рукой, в меру упитанный мальчик. Для военного времени мальчик как мальчик. Правда, голова была довольно крупной и колыхалась на тонкой шейке. Одна штанина задралась на ноге, другая была спущена. Мама не заметила. Одет он был в бедную и застиранную одежонку. Глаза его с фотографии глядели не по-детски серьёзно и немного виновато.

Мать задумала послать фотокарточку на фронт. Отец не видел своего ребёнка уже два года. Малыш внимательно посмотрел на фото и остался доволен. Он вспомнил детей из своего детского сада. Таких папа не хотел бы увидеть.

В фотоателье, которое располагалась прямо на улице, ему велели смотреть в глазок какого-то ящика и обещали, что оттуда вылетит птичка. А он знал и был уверен, что никакой птички там нет. Глазок совсем маленький, а птичка побольше. Да будь он птичкой, ни за что не стал бы жить в этом чёрном ящике. Он испытывал чувство неудобства за взрослых. Почему этот дядька его обманывает? Неужели мама ему верит? Спросить у неё? Нет-нет, мама не верит! Наверно, она не слышала.

Об обмане он уже кое-что знал. В детском саду товарищ попросил только на минуточку подержать его порцию хлеба. Она была небольшая чёрная, посыпанная сахаром. Когда Филя дал ему её подержать, тот быстро запихал весь кусочек себе в рот. Это было неожиданно и очень обидно. Тем более обидно, что он видел, как ухмыльнулась воспитательница. «Она согласна с этим?» – подумал он тогда. Ему было не совсем понятно, что времена стояли голодные. Но коварства, хоть и детского, он совсем не понимал.

А воспитательнице мальчик, видимо, не нравился. Не потому, что он был недисциплинирован, этого не было. И не потому, что он был неряшлив. Как раз наоборот. Но в нём было что-то для неё непривычное, не своё, не родное. Может быть потому, что воспитательница видела то, чего не ожидала и не хотела видеть в ребёнке, а именно: он понимал смысл её мимики. Это угадывалось в глазах мальчика. Воспитательница чувствовала себя из-за этого неуютно. Потому, возможно, и была она довольна, что его обманули. Будь, мол, как все, не высовывайся! А он не высовывался. Он был просто такой и не знал об этом.

Между тем шла война, тяжёлая Отечественная война. И он уже и о ней тоже кое-что знал, многое испытал и многое видел. Знал также, что он, мама и бабушка оказались по причине войны очень далеко от дома в этом захолустном киргизском городке, и даже маме неизвестно, что будет дальше.

Путевые страхи

Когда началась война, малышу было два с половиной года, но об этом времени он мало что помнил. В памяти всплывал только день рождения, потому что в этот день он получил в подарок лошадку. Она стояла на деревянной доске с тремя колёсами. Ему велели на неё сесть, он пытался, но не получалось. В доме было много гостей. Видимо, они ждали от него восторгов, но у него не получалось сесть на неё, и от этого лошадка стала ему чужой и неприятной. Больше он к ней не подходил.

Семья была большая, жили в своём частном доме. В нём же держали и небольшую лавку кондитерских изделий. Сами их и творили.

Он мог ещё припомнить бесконечные тревожные разговоры среди домочадцев. В чём состояла тревога он не понимал, впечаталось в память только постоянно повторяемое страшное слово: «Гитлер».

Этот Гитлер почему-то казался ему не человеком, а животным, но это не было привычное животное, как, скажем, козы, овцы, коровы. Их он видел. А Гитлера никогда не видел, поэтому он представлялся ему обязательно кроваво-красным, большим и тучным, как корова, но почти круглым, как огромный раздутый шар, с маленькой головой. Животное всё время приходило и приходило, ложилось на цветы в палисаднике или на двери погреба, наклонно встроенные снаружи дома. Короче, оно делало что-то очень нехорошее и было почему-то всегда потным…