Времена цвергов - [6]

А юная альва вдруг поняла, что такое красота, вложенная в вещи. И ее собственная холщовая рубаха, подпоясанная темным шнурком, показалась ей скучной и жалкой.

Когда Сегебенна вернулась, старик сказал:

– Оставь мне ребенка.

– Моего ребенка?! Почему?

– У него двойной нюх. Он унаследовал от тебя нюх к живому, от своего отца – нюх к неживому. Он будет чувствовать и травы, и камни.

– Ну и что?

– Он может причинить тебе горе. Я должен сам его воспитать.

Сегебенна за полтора года в пещерах отучилась уважать полупрозрачных белых альвов. Она схватила ребенка и унесла.

Энниберд, принеся старому альву травы и ягоды, узнал об этом и понес известие к Верриберду.

– Выходит, в этом ребенке воплотилась двойственная суть предков? – удивился Верриберд. – Как все, оказывается, просто. Но знаешь, чего я боюсь? Что дитя с такими способностями не сумеет развить их в пещерах.

Бояться следовало другого – того, что темные альвы, распознав двойной нюх, станут учить ребенка на свой лад. И вскоре обнаружат в нем еще и иные способности. Верриберд также не мог предположить, что юная альва Деабенна пойдет по следу Сегебенны и выйдет ко входам в пещеры. Там, у входов, она найдет темных альв, сидящих на траве с детишками, и поладит с ними. Потом она вернется в лес за своим имуществом и встретит белую альву Коребенну, свою сестру по отцу…

Прошло два года, прежде чем белые альвы поняли – в лесах поубавилось невест. По меньшей мере десять белых альв предпочли жить с мужьями в пещерах и там рожать детей, а о тайных способностях этих детей они сперва даже не задумывались.

Прошло еще девять лет.

К Верриберду пришли его давние приятели Браммар и Урар, принесли маленькие ножи и чашки из красной глины. Взамен же попросили травы, какие белые альвы дают мальчикам в пору созревания, чтобы усмирить их внезапно буйный нрав.

– Они прирожденные повелители, желания править у них много, а ума пока что мало, – сказал Урар про сыновей, унаследовавших двойной нюх. – Они пытаются править другими детьми, и родителям приходится разнимать драки. Все дети дерутся, но эти – с каждым годом все крепче, и матери уже не справляются. И они по наитию, без всякого обучения, проделывают всякие странные штуки. Втроем они могут подчинить себе волю взрослого альва, но ненадолго, он вскоре приходит в себя. Сам понимаешь, как-то их надо усмирять, не то эти альвриги наделают нам бед.

– Как ты их назвал? – спросил Верриберд.

– Не я, их матери так назвали. Не альвы, а нечто иное. Альвриги. Откуда они взяли это слово? Они держатся друг за друга. Мы боимся, что они однажды соберутся и выйдут из пещер. А они же еще дети. И чем кончится их первая встреча с людьми – никто и представить не может.

– Хотят властвовать… Выходит, наши общие предки тоже были властными и упрямыми? – предположил Верриберд.

– Ты думаешь, белый, что в них воплотился дух предков?

– Я, право, уже не знаю, что и думать. Недавно они почуяли приближение индерга. Не услышали, а почуяли. К счастью, он не вломился в пещеру – он всего лишь шел на водопой.

– И вот что еще плохо, – добавил Браммар. – Их матери даже не пытаются их усмирить. Они гордятся сыновьями. Гордятся их ростом, их голосами, их серебряными лицами.

– Это плохо? – удивился Верриберд. Он не воспитывал своих сыновей и не знал, какие ловушки подстерегают родителей.

– Мы думаем, что плохо. А деваться нам некуда. Не можем же мы выгнать из пещер жен, которые нам родили сыновей, – объяснили темные альвы.

Верриберд попросил приятелей подождать, а сам ушел в лес. Он хотел найти Элгибенну, мать своего старшего сына, которая стала наставницей, и узнать о травах, укрощающих буйство.

Альва поставила свой шалаш неподалеку, но Верриберд ни разу не навестил ее – просто не понимал, зачем это нужно. И вот нужда появилась.

Элгибенна сидела на траве и сплетала корешки в зимнюю косу. Эта коса должна быть подвешена в шалаше, чтобы всегда можно было протянуть руку и отщипнуть лакомый кусочек. Рядом были уже подготовленные низки сухих ягод.

Верриберд обратился к ней так, будто они лишь вчера спустились с гор и ненадолго расстались.

Элгибенна готового пучка трав под рукой не имела, но собрала его из того, что было. Она постарела – как, впрочем, и Верриберд. Но у белых альвов нет зеркал – они считают, что видеть себя ни к чему.

– Это в самом деле поможет? – спросил Верриберд, удивившись, что все травы в пучке – знакомые.

– Это даст долгий и крепкий сон, после которого альв полдня ходит, словно малость не в себе, – ответила она. – И на человека это действует похоже. Есть болезни, сам знаешь, когда тело – лучший лекарь, нужно просто позволить ему работать.

– Темные уверены, что вы даете мальчикам какой-то отвар в пору созревания. Это – те самые травы?

– Да, – не совсем уверенно сказала Элгибенна. – Погоди, я приготовлю еще.

Верриберд уже уходил с полным коробом трав, когда Элгибенна окликнула его:

– Отчего ты не спросишь о нашем сыне?

– О сыне? Я думал, ты сама что-нибудь расскажешь.

Белые альвы были не любопытны. Если бы с сыном что-то случилось – лес бы уж знал и донес весть. А что могла рассказать Элгибенна? Что сын увел в горы кого-то из молодых альв? Что у сына еще одно дитя? Но какое это имеет значение?