Вратарь и море - [33]

– Просто повезло, – сказала на это Лена. – Чистой воды везенье.

И снова весна!

Перемены

Так странно в один день стать другим. Теперь я больше не был сопливым мальчишкой из Щепки-Матильды. Я стал человеком, спасшим деду жизнь.

Магнус прекратил смеяться надо мной, у мамы при виде меня влажнели глаза, а в магазине взрослые мужчины здоровались со мной как со взрослым.

– Я всегда говорил, что Ларс-младший правильного замеса, – услышал я громкое, как бывает у тугоухих, замечание Коре-Рупора, когда проходил невдалеке.

Обо мне даже в газете написали.

Но я все равно не верил всерьез, что сделал что-то особенное, пока папа этого не сказал.

В воскресенье после несчастного случая он позвал на обед дядю Тора и народ из соседнего дома. Я был у него на подхвате на кухне. Папа готовил еду и метался по кухне в слишком маленьком для его живота передничке, то и дело помешивая куриное фрикасе в кастрюле.

– Трилле, – вдруг сказал он и кивнул в сторону моря. – То, что ты сделал для деда…

Я удивленно взглянул на него. Обычно папа скуп на похвалы. А сейчас он смотрел на меня и подбирал слова.

– Я всегда тобой гордился, Трилле. Но это… Ты хороший человек, Трилле.

– Думаешь? – спросил я недоверчиво.

Папа кивнул, опустил глаза и стал взбивать венчиком соус. Я пошел раскладывать на столе салфетки и от радости и смущения накрыл на деда тоже.

Его перевели из больницы в реабилитационный центр. Я ездил к нему на велосипеде после завтрака. Из-за потери крови он слабый и несчастный, и рука никогда не сможет действовать как раньше.

Дед спал, когда я пришел. Сколько я себя помню, всегда он заботился обо мне. Рядом с ним я чувствовал себя в безопасности, как птенец чайки. А теперь, судя по всему, пора мне опекать его.

Я тихо присел на стул у кровати.

Вскоре дед проснулся. Улыбнулся слабой улыбкой.

– Дружище Трилле сам припарковал «Тролля»…

И снова заснул.

Теперь я стоял у стола и смотрел на лишнюю тарелку. И решил ее оставить. Дед ведь не умер. Я оглядел стол. По краям высились бутылки со смородиновым соком и светились как рубины под лучами февральского солнца. В центре над самой большой нашей чугунной кастрюлей поднимались клубы пара. Мы с папой переглянулись с гордостью.

Когда все собрались, Лена прочистила горло и сказала:

– Я хочу начать с тоста за курицу номер семь. Единственную в своем роде участницу заездов «Формулы-1» в Щепки-Матильды. К сожалению, она умерла совсем молодой.

– Ну уж не совсем, – пробормотал папа, но стакан свой поднял.

– И за Трилле, – сказала Минда, – самого юного в мире спасателя.

А потом мы ели фрикасе из курицы, приготовленное так же, как его готовила бабушка. И как готовили ее родители на Коббхолмене.

Я сидел и мечтал, что вот бы Биргитта была сейчас с нами. И почувствовала бы, как все связано. Как мне растолковать ей, что курица на столе взялась не из воздуха? И знает ли она о деде? Сегодня мне непременно надо съездить в Холмы.

– Можно мы возьмем остатки Ларсу? – спросила Лена, когда мы расправились с десертом и уже осоловели от еды. – В конце концов, это он зарезал часть сегодняшнего обеда.

Папа ответил, что и сам собирался так сделать, и сложил все в огромный пластиковый контейнер.

Когда мы доехали до большой дороги, я переложил его на багажник к Лене.

– Ты сама отвези, я у него утром был, – сказал я.

Лена нахмурилась и собралась что-то ответить, но я уже укатил.

Вот так и вышло, что в тот вечер мы поехали каждый своей дорогой. Лена – к деду, я – в Холмы к Биргитте. И в следующие месяцы такое повторялось не раз.

Просто в одночасье началась весна. Желтые одуванчики заполонили канавы и были похожи на россыпь звезд. Море ярко блестело, а на склоне на полдороге к Холмам среди прошлогодней травы проклюнулись белые ветреницы. Я видел, что их больше с каждым днем, ведь я каждый день навещал Биргитту и ее семейство. И даже начал привыкать к вегетарианской еде.

После несчастья мне удалось наконец спокойно поговорить с Биргиттой. И оказалось, что курица яйца выеденного не стоит, если хорошенько посмеяться над ней вдвоем.

И в школе все поменялось. Утром после спасательной операции я заявился в сапогах. Мне надоело ходить с мокрыми ногами, и плевать я хотел, что подумает об этом Кай-Томми и как он будет морщить нос. Короче, жизнь моя стала легче по всем статьям, кроме одной – обстановки дома, в Щепки-Матильды.

Не знаю, чего я ждал от возвращения деда домой. Но я рисовал себе картину, как мы сидим у него в подвале, говорим о случившемся и оба качаем головой, вспоминая огромного палтуса и драматические события. Я рассчитывал, что дед, по крайней мере, тепло посмотрит на меня и скажет спасибо, как сделал папа. Но дед молчал. Как будто бы вся сцена с зажатой переметом рукой мне привиделась. Он бродил среди нас как тень, прижав руку к телу, сгорбившись и повесив голову, чего я раньше за ним не замечал. Может, он сердится?

В первый же; день, когда солнце стало припекать по-настоящему, я предложил деду:

– Давай сходим в лодочный сарай.

Он быстро провел рукой по лицу и сказал, что пока не в форме.

– В другой раз, может быть, – добавил он скороговоркой, не глядя на меня.