Вратарь и море - [16]
Теперь мои старшие брат с сестрой тянули и дергали шнур, но Крёлле по-прежнему болталась наверху, как рыба на сушилах под северным ветром. Магнус пошел за стремянкой и как раз тащил ее к флагштоку, когда открылась дверь нижней квартиры, и во двор вышел дед. Когда мы приходим из школы, он всегда спит после обеда.
Щурясь, он обвел нас взглядом одного за другим и, наконец, поднял глаза на флагшток. В руке он держал телефон.
– Звонит Вера Юхансен. Спрашивает, не умер ли я.
– Что-о? – крикнул я в ответ.
Заспанный дед тер подбородок.
– У нас флаг приспущен, вот она и подумала, – объяснил дед. – Я ответил чистую правду, что лег подремать.
Я нервно покосился на Биргитту. Если у нее и оставалась надежда, что у нас тут не все ку-ку, то теперь она точно растаяла. Ну вот что у нас за семейство, почему никто в этой бухте не в состоянии хоть день пожить нормальной человеческой жизнью?!
От стремянки толку не было. Она слишком шаталась. Придется нам поднять кого-нибудь наверх в ковше трактора, сказал дед. Крёлле вздохнула, ей надоело развеваться на ветру.
Мама явилась домой в самый неподходящий момент. Дед сидел в кабине тарахтящего трактора и сосредоточенно вымерял верное расстояние между ковшом и флагштоком. Минда что есть силы вцепилась в край ковша. Снаружи к дверце кабины прицепился Магнус и отдавал команды. На взгорке перепуганная иностранная девочка из Голландии успокаивала зашедшегося в лае пса. А на садовом столе стояла Лена и снимала происходящее, улыбаясь во все лицо.
Я мертвой хваткой держался за рукоятку и надеялся только, что драматичный вид младшей дочери на флагштоке отвлечет мамино внимание от следов трактора, проехавшего по половине цветников.
– Царица небесная, что здесь творится?! – закричала мама.
– Трилле и Лена делают доклад по литературе, – объяснил Магнус.
Нет, не разрешат Крёлле бросить продленку, подумал я.
Мама идет к врачу
Наконец я твердо решил поговорить с мамой начистоту. Несколько недель я исподтишка наблюдал за ней, чтобы проверить, правду ли рассказывает Лена о переходном возрасте. А вдруг она ошибается – и на самом деле у мамы страшная болезнь? Мамы ведь тоже болеют. Моя родная бабушка умерла молодой. А она была мамой, точно как моя мама. Нет-нет, только не это!
Когда я просто думал об этом, я переставал дышать. И чем пристальней я присматривался, тем больше пугался. Мама как будто бы потолстела. И у нее точно прибавилось седины, не говоря уже о постоянной сонливости.
А спросить не у кого. Папа ходит хмурый и сердится по любому поводу. Минда затыкает мне рот, стоит только его открыть. А с дедом я не решался завести разговор. Откуда ему было узнать о переходном возрасте у женщин?
Но когда сегодня мама разрыдалась просто при виде Крёлле на флагштоке, совершенно целой, невредимой и всем довольной, я понял, что дальше откладывать разговор нельзя.
Когда вечером все успокоилось, я сварил маме какао и присел к ней на краешек дивана.
– Ой, Трилле, спасибо, милый! – сказала мама удивленно и тоже села.
История с флагштоком не обошлась, конечно же, без разбирательств и препирательств, но теперь все стихло.
– Мама, ты не хочешь сходить к врачу и проверить свой переходный возраст? – начал я.
– Что-о?
Будь тут Лена, она бы ловчее объяснила все о трудностях перестройки, но Лены не было.
– У тебя меняется тело, ты толстеешь и злишься, – объяснил я и смутился. – Это наверняка переходный возраст, но все-таки…
Мама подавилась какао и забрызгала весь столик рядом с диваном.
– Толстею? – она повысила голос.
Я сглотнул.
– Да. Нет, ты не толстая, но…
Мама пристально посмотрела на меня.
– Трилле, в чем дело?
Я ковырял пальцем диванную подушку.
– Вдруг ты болеешь? Вдруг у тебя рак? – выдавил я наконец.
– Ты за меня боишься?
Я кивнул, потому что плач уже стоял в горле.
– Бедный мой Трилле, – сказала мама и погладила меня по голове. – Весной мне исполнится сорок пять. Я уже не девочка.
Разве так утешают? Зачем она говорит, что стареет? Старики вечно болеют раком!
– Сил у меня поменьше. Когда слишком много дел наваливается, я иной раз устаю и раздражаюсь. И толстею, да, – сказала она и сжала пальцами складку на животе.
– Просто округляешься, – пропищал я.
Мама хмыкнула.
– Но это нормально, ничего опасного, просто переходный возраст.
Я вспомнил, сколько она спит и сколько занудствует. Неужели это нормально?
– Тебе будет спокойнее, – наконец спросила мама, – если я схожу к доктору и проверюсь?
Я кивнул.
– Тогда я завтра же; зайду к врачу, дружочек мой. А теперь достань нам из холодильника булочки. Уж толстеть, так с удовольствием.
Весь вечер я чувствовал себя легче перышка. Надо было мне давным-давно сказать маме, что я боюсь за нее. Ей это только приятно!
Но назавтра вечером все снова здоро́во: мама сама на себя не похожа и велит всем собраться в кухне за столом.
– Я сегодня ходила к врачу, – сказала она и умолкла, ковыряя пальцем скатерть и подбирая слова.
Папа стоял у мойки с чашкой в руке и смотрел в пол. У меня перестало биться сердце.
– У тебя рак? – прошептал я.
– Чего? Какой рак? – тут же; окрысились Минда с Магнусом.
– Нет-нет-нет, – сказала мама. – Рака у меня нет. Но это не переходный возраст.
