Вратарь и море - [16]

Теперь мои старшие брат с сестрой тянули и дергали шнур, но Крёлле по-прежнему болталась наверху, как рыба на сушилах под северным ветром. Магнус пошел за стремянкой и как раз тащил ее к флагштоку, когда открылась дверь нижней квартиры, и во двор вышел дед. Когда мы приходим из школы, он всегда спит после обеда.

Щурясь, он обвел нас взглядом одного за другим и, наконец, поднял глаза на флагшток. В руке он держал телефон.

– Звонит Вера Юхансен. Спрашивает, не умер ли я.

– Что-о? – крикнул я в ответ.

Заспанный дед тер подбородок.

– У нас флаг приспущен, вот она и подумала, – объяснил дед. – Я ответил чистую правду, что лег подремать.

Я нервно покосился на Биргитту. Если у нее и оставалась надежда, что у нас тут не все ку-ку, то теперь она точно растаяла. Ну вот что у нас за семейство, почему никто в этой бухте не в состоянии хоть день пожить нормальной человеческой жизнью?!

От стремянки толку не было. Она слишком шаталась. Придется нам поднять кого-нибудь наверх в ковше трактора, сказал дед. Крёлле вздохнула, ей надоело развеваться на ветру.

Мама явилась домой в самый неподходящий момент. Дед сидел в кабине тарахтящего трактора и сосредоточенно вымерял верное расстояние между ковшом и флагштоком. Минда что есть силы вцепилась в край ковша. Снаружи к дверце кабины прицепился Магнус и отдавал команды. На взгорке перепуганная иностранная девочка из Голландии успокаивала зашедшегося в лае пса. А на садовом столе стояла Лена и снимала происходящее, улыбаясь во все лицо.

Я мертвой хваткой держался за рукоятку и надеялся только, что драматичный вид младшей дочери на флагштоке отвлечет мамино внимание от следов трактора, проехавшего по половине цветников.

– Царица небесная, что здесь творится?! – закричала мама.

– Трилле и Лена делают доклад по литературе, – объяснил Магнус.

Нет, не разрешат Крёлле бросить продленку, подумал я.

Мама идет к врачу

Наконец я твердо решил поговорить с мамой начистоту. Несколько недель я исподтишка наблюдал за ней, чтобы проверить, правду ли рассказывает Лена о переходном возрасте. А вдруг она ошибается – и на самом деле у мамы страшная болезнь? Мамы ведь тоже болеют. Моя родная бабушка умерла молодой. А она была мамой, точно как моя мама. Нет-нет, только не это!

Когда я просто думал об этом, я переставал дышать. И чем пристальней я присматривался, тем больше пугался. Мама как будто бы потолстела. И у нее точно прибавилось седины, не говоря уже о постоянной сонливости.

А спросить не у кого. Папа ходит хмурый и сердится по любому поводу. Минда затыкает мне рот, стоит только его открыть. А с дедом я не решался завести разговор. Откуда ему было узнать о переходном возрасте у женщин?

Но когда сегодня мама разрыдалась просто при виде Крёлле на флагштоке, совершенно целой, невредимой и всем довольной, я понял, что дальше откладывать разговор нельзя.

Когда вечером все успокоилось, я сварил маме какао и присел к ней на краешек дивана.

– Ой, Трилле, спасибо, милый! – сказала мама удивленно и тоже села.

История с флагштоком не обошлась, конечно же, без разбирательств и препирательств, но теперь все стихло.

– Мама, ты не хочешь сходить к врачу и проверить свой переходный возраст? – начал я.

– Что-о?

Будь тут Лена, она бы ловчее объяснила все о трудностях перестройки, но Лены не было.

– У тебя меняется тело, ты толстеешь и злишься, – объяснил я и смутился. – Это наверняка переходный возраст, но все-таки…

Мама подавилась какао и забрызгала весь столик рядом с диваном.

– Толстею? – она повысила голос.

Я сглотнул.

– Да. Нет, ты не толстая, но…

Мама пристально посмотрела на меня.

– Трилле, в чем дело?

Я ковырял пальцем диванную подушку.

– Вдруг ты болеешь? Вдруг у тебя рак? – выдавил я наконец.

– Ты за меня боишься?

Я кивнул, потому что плач уже стоял в горле.

– Бедный мой Трилле, – сказала мама и погладила меня по голове. – Весной мне исполнится сорок пять. Я уже не девочка.

Разве так утешают? Зачем она говорит, что стареет? Старики вечно болеют раком!

– Сил у меня поменьше. Когда слишком много дел наваливается, я иной раз устаю и раздражаюсь. И толстею, да, – сказала она и сжала пальцами складку на животе.

– Просто округляешься, – пропищал я.

Мама хмыкнула.

– Но это нормально, ничего опасного, просто переходный возраст.

Я вспомнил, сколько она спит и сколько занудствует. Неужели это нормально?

– Тебе будет спокойнее, – наконец спросила мама, – если я схожу к доктору и проверюсь?

Я кивнул.

– Тогда я завтра же; зайду к врачу, дружочек мой. А теперь достань нам из холодильника булочки. Уж толстеть, так с удовольствием.

Весь вечер я чувствовал себя легче перышка. Надо было мне давным-давно сказать маме, что я боюсь за нее. Ей это только приятно!

Но назавтра вечером все снова здоро́во: мама сама на себя не похожа и велит всем собраться в кухне за столом.

– Я сегодня ходила к врачу, – сказала она и умолкла, ковыряя пальцем скатерть и подбирая слова.

Папа стоял у мойки с чашкой в руке и смотрел в пол. У меня перестало биться сердце.

– У тебя рак? – прошептал я.

– Чего? Какой рак? – тут же; окрысились Минда с Магнусом.

– Нет-нет-нет, – сказала мама. – Рака у меня нет. Но это не переходный возраст.