Врата в бессознательное: Набоков плюс - [56]
Поступим вполне по-набоковски: обыграем фамилию [34;466]. И начнем, естественно, с самих Набоковых. Род «произошел не от кривобокого, набокого, как хотелось бы» («Другие берега»). Почему хотелось? Чем хороши набокие?
Сиринская оптика — система не симметрий, но сдвигов [74;297]. На бок — наклон, вплоть до 90 градусов. У Владимира Набокова много преломленных изображений, как отметил Курицын: наклонные зеркала, отраженные в паркете ножки стула, собор, опрокинутый в реке и пр. и пр. «И на окнах аптек в разноцветных шарах вверх ногами на миг отразились» (Н. А. Некрасов, сочувственно цитируемый в набоковском «Даре»).
Зеркальные действия, инверсия. Вот в проспекте турфирмы сразу два пространства: обычное и зеркальное, наложенные друг на друга («Защита Лужина»). Зеркально и «приближение, неминуемо оборачивающееся отдалением» [74;336].
Связано это часто с потусторонностью и бессмертием: «предощущение бессмертия, которое он представляет в перевернутой форме, подобно Делаланду в известном нам эпиграфе к „Приглашению на казнь“» [2]. Посмертие — зеркально: персонаж продолжал жить и лететь в отраженном небе («Бледный огонь»); «там» было сияющее, зеркало, от которого иной раз сюда перескакивал зайчик («Приглашение на казнь»).
Вторая интересующая нас фамилия — О-вы (Огибаловы).
Чем они могут быть нам полезны, кроме владения тем же дефектом-даром путать левое и правое?
Герб их, разумеется, содержит ромбы — целых шесть. Они спрятаны в трех восьмиконечных золотых звездах на красном фоне (что отсылает к образу Богоматери, ее звездам на красном покрывале). Защита.
Интересней высовывающий язык лежащий лев (он, считается, не дразнится, а молится) и скрещенные шпаги (ср. описание фольклорного действа: ряженые, поравнявшись с кладбищем, производили символические жесты — скрещивали мечи [115;167]).
Царь зверей представлен не хищником, не высшей властью, но смиренно ходящим под Богом. А, может, с надеждой спросим мы, вспомнив про высунутый язык, и немножко скоморохом? Или, уж на крайний случай, жрецом? Не отсылает ли герб к тем древним временам, когда высшая власть в племени принадлежала волхвам [87]?
Старательный исследователь берлинских маршрутов героев Набокова В. Н. Курицын заметил, что при хорошем знании трамвайных маршрутов можно прямой путь обратить в дугу, «загибающуюся к отправной точке» [74;297]. Трамвай, которым пользовался писатель Набоков, огибает некое пространство. Оно показалось нам пустым (незадетым, избегаемым трамваем). В других главах своей книги Курицын, действительно, отмечает: «Писатель не обязан заваливать центр смыслами — напротив, его следует оставлять пустым» [74;344]. Для чего? Чтобы впустить туда перечитывателя — ловца смыслов: «Это „пере“ запускает пронизывающие друг друга миры» [74;344].
Огибает пустое пространство; поэтому оно насыщается смыслами.
Помимо наклона появляется сложное предметное действие в некиих пространствах.
Но это не всё.
Исходник — прозвище Огибало (уменьшенное: Огибка) — означает, среди прочего, новгородский женский платок, покрывало типа хиджаба, обматывавший всю голову [32], [137]. А это вытаскивает на сцену народную тряпичную куклу с пустым лицом (чтобы ненужная, чужая душа не вселилась). Кукла-оберег сопровождала свою хозяюшку от рождения практически всю жизнь; кукла — двойник, хранитель главного — человеческой души.
Но и это еще не всё!
Архаичные сакральные постройки типа Стоунхеджа, как полагают, были созданы для воспроизведения «кругового движения, совершаемого душой при перерождении» [55].
Круговое движение = огибание сакрального круга. Взлёт в иномирье.
Прорыв.
Герой «Дара», отец Годунова-Чердынцева, «свободно путешествовал под флагом нереальной харизмы своей по самым закрытым для иностранцев местам Тибета» [74;327]. Это же делал в XIX веке не выдуманный Набоковым, а вполне реальный и европейски-известный Петр Чихачёв, родной внук Огибаловой.
Тибетцы принимали его за своего благодаря наследственному дару?
(Волхвы священных мест помогали душе покойного найти Ирий (Рай) [87;25]. Огибаловы жили на бывших капищах, а не просто в рощах и у вод, т. к. работали со старыми, вековой давности, покойниками. Очищали от негатива пространство и исповедовали давно умерших, но все еще мятущихся джехангиров-захватчиков своей земли. Но это уже тема для другой книги.)
Топологические, в сущности, фамилии: Набоков и Огибалов — и родовой топологический же дефект. Упасть, завалиться на бок или обогнуть (т. е. избежать) препятствие. Важно, однако, не это, но способность освоения нездешних пространств: «Искусство ‹…› тренирует те мышцы души, которые понадобятся Там, и после Преображения. Но Там — легко может так случиться — не будет верха и низа, а будет сплошной головокружительный полет ‹…›. „уровни“ — это не обязательно „над“ и „под“, н в „сторону“, и „внутрь“?» [74;349]. (Это не эзотерик пишет, а набоковед Курицын.)
Итак, нужно еще искусство как тренинг способностей! И третья фамилия, посредник между родами Огибаловых и Набоковых, — Назымовы. «Назым» — по-турецки «поэт». С помощью поэзии, художественного творчества осуществляется не только
Цель пособия — развитие способности детей налаживать общение с окружающими людьми. В ходе «диалогов о культуре» происходит развитие коммуникативных способностей детей.Книга адресована педагогам дошкольных учреждений, родителям, гувернерам.
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».