Врата в бессознательное: Набоков плюс - [45]

Текст: «тень» — это собственная память, которая из ужасного мрака забвения хочет «на руки», т. е. чтобы ее признали своей, приголубили. Она похожа и на ребенка, и на старуху-ведьму, и на животное, что порождает двойственное и тягостное чувство.

Память здесь как что-то внешнее (и персонифицированное), которое хочет, чтобы его присвоили, сделали своим — внутренним. А то, что предстоит вспомнить, — невероятно мучительно.

Но задача осознана, поставлена. (Потому что сам герой поставлен — перед непреложным фактом.) Ему уже от своей (и бывшей ранее не своей?) памяти, по сюжету, некуда деться: достала и вцепилась намертво. Здесь и теперь.

И задача вспомнить настойчивым и мужественным автором будет далее решена! В. В. Набоков по частям, методом постепенного заполнения лакун — методом пастиша преодолеет многолетнюю (многовековую?) психологическую защиту и почти вспомнит это тяжелое содержание (в последнем стихотворении «To Vera» это выйдет, выползет уже в сам текст).

Стихотворение-послание — не столько граду и миру, сколько найденным, наконец, в глубине вековой боли — благодаря вековой боли! — сородичам; надежда на прощение от другой ветви рода — и от всех.

Долгий путь: от обличения — к самопознанию и покаянию.

И только тогда наступает катарсис.

* * *

Сопоставим вышеприведенные стихотворения Набокова с известными нам жанрами и группами жанров по различным показателям затекста. (Таблица № 24.)

Бросается в глаза высокая степень осознанности, ответственности и в 1, «социальной» и во 2, «внутренней», позициях архетипического слоя затекста. Особняком стоит стихотворение «Neuralgia intercostalis»: сильная физическая и душевная боль (их неразрывное, неизбывное переплетение) смещает привычную «точку сборки восприятий», центр Я автора. Лирический герой словно находится под воздействием неких могущественных магических сил (4 поле), к которым он пытается относиться иронически, отстраненно (3–4 поле). Это пример того, что субъективные реальности отражают разные функциональные состояния автора.

По параметру же количество шагов маршрута в субъективных реальностях (семантических полях) отличается самое раннее в группе стихотворение «Герб»: оно фиксирует передвижения внутри одного поля. Лирический герой накрепко привязан к Родине и словно боится сделать шаг в сторону: это воспринималось бы как измена памяти. (В дальнейшем «психологическое домоседство» Набокова подтверждают минимальные перемещения — на 1 шаг.)

Среднее арифметическое коэффициента субъектности (KS) набоковских стихов равно 0,75, т. е. абсолютно точно (в тот же KS = 0,75) попадает между группами 3а — самодостаточные тексты (0,83) и 3б — реплики в интернете (0,66), равно как и между классическими поэтическими произведениями (неполитическими) — 0,89 и поэзией концептуалистов — 0,60. В. В. Набоков — новатор и классик одновременно, хранитель золотой середины, поразительного баланса между игрой и серьезностью, информативностью и коммуникативностью (точнее, автокоммуникацией). (Ср.: проза Набокова — «высочайший синтез» [158;71].)

А совпадение со ср. ариф. KS классической гражданской лирики (0,74) свидетельствует о точном попадании означенных стихотворений Набокова в этот жанр, в его сердцевину. Страстность мысли-чувства о родине во всех этих набоковских стихотворениях, включая последнее (внешне посвященное жене и теме творчества) свидетельствует о глубоко личном восприятии гражданской темы (здесь родина является для автора в прямом смысле слова больным нервом и кровоточащей раной, а его произведения — исповедью). И это очень важно: это — еще одно подтверждение того, что «To Vera» — стихотворение с двойным дном.

Как из психологической травмы сделать шедевр

…он сам или его персонажи попадаются в сети судьбы, которые граничат и переплетаются с трансцендентным чертогом.

В. Александров

По результатам анализа жизни и творчества В. В. Набокова можно выделить четыре вида травм, взаимодействие и разрешение (избывание) которых и образовало, во многом, феномен Набокова. Рассмотрим их в порядке образования.

Первая, самая древня, травма — родовая. В ней главных составляющих две: вина и стыд. Вина за то, что удалось, посчастливилось не попасть под репрессии; стыд за то, что смалодушествовали, не попрощались с ссыльными родичами.

Вторая травма — индивидуальная (а, точнее, индивидная): неприятие и унижение со стороны сверстников и взрослых, вызывающее чувство обиды.

Третья — коллективная травма современников, эмигрировавших из России в 1920-е гг. В ней преобладает чувство вины перед теми, кто не сумел эмигрировать и попал под репрессии. Вспоминая гибель О. Мандельштама, Набоков писал: «я испытываю подобие беспомощного стыда» (см. [2]).

Четвертая травма — личная. Это мало осознаваемый, но, тем не менее, существовавший стыд за то, что во второй половине жизни принял, по крайней мере, внешне, менталитет и хабитус западного человека — американца, предав тем самым исконные российские ценности и идеалы (см. Таблицу № 25).

Вторая и четвертая травмы необходимы для успешного преодоления, трансформации в творческий процесс остальных: 1) без них процесс исцеления творчеством не запустится; 2) четвертая, прибавляясь к третьей, достраивает переживаемое автором до, так сказать, полного комплекта первой, родовой травмы: вина + стыд. В свою очередь, осознание первой, родовой, травмы помогает справиться с четвертой, сугубо личной.