Врата в бессознательное: Набоков плюс - [42]

Здесь лакуна «новгородцы». Они и на самом деле связаны и с «Венецией» (сходны общественный строй и основной род занятий населения), и с «геометрией» (по характеру архитектуры и своих жителей Новгород отличался и от Венеции, и от Москвы, Пскова и прочих прямотой черт и линий — «геометрией», минимализмом, отсутствием украшательств, обиняков и околичностей).

И Вера смотрела им, сосланным, вслед! Не побоялась выйти на дорогу. Вера — идеал, образец того самого поведения, которое предупреждает моральную травму.

Она как бы спасает ситуацию?

Вторая строфа повествует, как мы знаем, о прошедшем. Когда Вера прощалась с ними, она (и автор) еще только предполагали, куда именно их угонят. Действие происходит после того, как ссыльные скрылись из виду, но до того, как стало известно, куда их переместили.

А переместили их, как уже было сказано, в Степь. От того, что рассказчику еще неизвестно точное место, он и пишет это слово с маленькой буквы — только нащупывает маршрут? И — прозревает.

Известно теперь, также, куда переместились мы, читатели, вместе с Верой. В определенное историческое время: семидесятые годы XV века; в определенное место — Деревскую пятину. Прошлое никуда не ушло, оно длится, течет, волнует… Мы в вечности?

Набоков любит и мастерски использует прием наслоения времен (так в сцене перечитывания собственной книжки героем «Дара» переплетаются аж шесть временных слоев [74;89]). Моменты времени существуют независимо друг от друга в качестве частей «некоего общего вневременного ландшафта» [148;120].

Не будь его, не удалось бы решить пятисотлетнюю задачу.

* * *

В. В. Набоков — признанный виртуоз анаграммы: в «Бледном пламени» именно анаграммы объясняют и связывают друг с другом многочисленные внутренние миры романа и соединяют их с мастером буквенной игры Набоковым [39;112]. Каков же анаграмматический слой затекста стихотворения «To Vera»? Какие сюрпризы он таит?

Вот это ряд: «он», «яд», «тих», «те», «лики», «их», «буи», «раки», «уж», «жим», «мат», «та», «там», «нам», «три», «вине», «аз», «она», «нам», «кат», «кат», «ив», «ил», «вил», «вас», «осле», «лет», «ор», «им», / «ран», «жив», / «ром», «ужин», / «сноп», «лет», «над», «гром», «ром», «лом», «пломба».

Попробуем поиграть, как арлекины, выделенными курсивом словами: найти с их помощью новые смыслы. «Тихий яд» (клеветы?) и «ор» в адрес «их» (громкая брань) ассоциируются с Иваном III, его умелой и разнообразной пропагандистской кампанией, направленной против соперника и, одновременно, желанной добычи, — Великого Новгорода. «Лики их» понятны без комментариев: это точно не лики гениального карателя князя Даниила Холмского и его хозяина Ивана III (всего через век роды их, в отличие от родов О-вых, Набоковых и Назимовых, пресекутся, и некому будет избывать их «родовую травму»; решение Провидения жестокое, но справедливое). «Вина», «раны» (в родительном падеже) — тоже не требуют комментариев. «Жив» — кто? Может быть, с учетом вышесказанного, это род? Почему бы и нет? «Сноп лет» (т. е. много лет) — время между новгородскими событиями и ХХ веком. «Пломба» — то, что запечатывало тайну.

Подведем итог. «Новгородская травма» помечена ромбом, это ее аффективный (и эффективный) носитель — и движущая сила «коллективного бессознательного». Сирин увлекся арлекинадой театра Евреинова потому, что его вел черный ромб. Арлекин — самое яркое, человеческое воплощение ромба, поэтому писатель увидел и воспел именно его (а сам ромб как геометрическая фигура остался в тени).

В последних произведениях писатель опять призвал Арлекинов, чтобы они еще раз помогли решить жизненную задачу: символ «арлекин» — проверенный ключ, отпирающий нужные двери.

Задачи сложные, необычные: 1) проникнуть в «зазеркалье» родовой памяти, чтобы испросить прощения, избыть «новгородскую травму», воссоздав ее структуру в тексте, пусть и зашифровано, 2) научиться беспрепятственно проходить в иномирье — как это делали предки-волхвы. (Отметим, что вторая задача не могла быть решена до тех пор, пока не решена была первая: сосланные новгородцы О-вы и их потомки, не только не имевшие чувства вины за «невстречу» с родственниками, но и, пожалуй, довольные, что хоть кто-то из рода спасся, не попал в партию депортированных, первой задачи, разумеется, не имели, поэтому беспрепятственно — если, конечно, этому не мешали исторические обстоятельства, — пользовались своими уникальными способностями, которые у них не были заблокированы чувством вины.)

Почему ссыльных новгородцев (незнакомцев в степи) писатель назвал внешне не соответствующим, но любимым, спасительным словом? Почему лакуна была заполнена именно им? Ответ мы уже знаем: взаимодействие черно-ромбических носителей (бабочки, витражи, арлекины и пр.) дает главную фигуру — Арлекина; он становится героем стихотворения, закрывая собой, наслаиваясь, как в пастише, на фигуры новгородцев (на «пустой квадратик»), по отношению к которым автор неосознаваемо изливает свои чувства. (Чувств любви, вины и боли естественней изливать на любимых трагических комедиантов, чем на скрытых за театральным занавесом-