Врата в бессознательное: Набоков плюс - [40]

Такая связь всего со всем «позволяет Набокову „одушевлять“ свой вещный мир, отыскивать во всем все, прослеживать подземные линии, которые через полвека и пол земного шара дадут внезапный отголосок ‹…› Все творчество Набокова, по существу, посвящено этой странной реконструкции. Это работа Кювье, порой более близкая методам естественнонаучным, нежели собственно художественным» [161].

Мосты между веками, ключи, позволяющие индивидуальному бессознательному проникнуть в пространство и время подспудно мучающей загадки родовой травмы — это: 1) узнавание сходных обстоятельств («изгнание», «потеря счастливой жизни на родине»), вызывающее весь комплекс чувств: боль разлуки, ностальгия (а также и сострадание покинутой родине, захваченной тираном — вором, «чужим атаманом» с его присными, не менее «чужими атаманами») и 2) узнавание себя в эгоистичном, думающем только о своих интересах, «животном» — узнавание, вызывающее чувство стыда, укоры совести (индивидуальной и родовой). Чувство стыда, пожалуй, одно из самых едких и пронзающих человеческих чувств. Благодаря ему времена сошлись, склеились в конфигурации пастиша.

Мы помним, что «витражи» тянут за собой не только «арлекинов», но и «травму». Бессознательное оказывается прошито переплетающимися символами — индивидуальными и родовыми, усиливающими друг друга: «витраж» — «травма» — «ромб» — «шут (арлекин)» — «бабочка»; «травма» — «ромб» — «витраж» — «арлекин» — «собака».

Ордынская травма делает лицо шутовской маской. (См.: «Маска схематизирует, сгущает, искажает, преувеличивает, ослабляет, изламывает, подчеркивает игру лица» [42;56].) Связь между «травмой» и «шутом». «Травма» — «шут (арлекин)» — «ромб» — «витраж».

Можно сделать и другой, противоположный, заход. Индивидуальная память В. В. Набокова, как вывел Б. Бойд, анализируя «Память, говори», начиналась с цветных ромбов Выры, «образующие наиболее явственную связь с темами любви и искусства» [18;755]. (Таким образом, витражи являлись квинтэссенцией как минимум трех основополагающих для писателя тем: родина, любовь, искусство!)

Следующий яркий автобиографический символ, по Б. Бойду, — маска (при первом знакомстве на благотворительном балу будущая жена В. В., Вера Слоним, была в ней). Заглавие романа «Смотри на арлекинов!» для Набокова даже звучало как «Смотри на маски!» [18;754].

Цветные ромбы в сочетании с классическим черным полуромбом маски дают арлекина, заставляя внимательно присмотреться к театру Евреинова? Кстати, по мнению некоторых исследователей, жанр последнего романа Набокова — буффонада [77;270]. Это объясняет, почему последний роман — «фантастическая автобиография безумной половины повествователя» [39;232]. Арлекинада, скоморошество!

Смеховой мир, чтобы сохраниться, имеет тенденцию делиться надвое, что связано «с самой сутью средневековой поэтики» [81;38]. Автору в очередной раз понадобился прием раздвоения героев на странноватого Вадима Вадимовича (VV) и успешного, остающегося за кадром, Владимира Владимировича. Не случайно в связи с первым Джонсон упоминает марот — жезл шута: «Однако волшебная палочка — это также и вездесущий символ мотива автобиографии, вынесенного в название — арлекина ‹…› — еще одной личины таинственного двойника. Вполне уместно и то, что по традиции арлекин остается невидимым для других героев комедии» [39;199]. (И новгородские предки невидимы, ибо закрыты пеленой прошедшего. Вместо них лакуна заполняется другими, родственными существами.)

Неспособность VV мысленно поменять местами правое и левое, «возможно, симптоматична для его неспособности вывернуть себя наизнанку в свое „другое“ „я“, то есть интегрировать половинки своей раздвоенной личности и совместить свой иллюзорный мир с „реальным“ миром» [39;232]. Здесь Джонсон фактически признает, что первоначально VV был не способен к скоморошеству, но стремился и достиг этого. Ибо «переходными зонами между двумя мирами служат сумасшествие и смерть. Последний роман Набокова „Смотри на арлекинов!“ — кульминация развития темы двуправорукой вселенной, темы, которая дает основополагающую космологию для целого ряда его важнейших произведений. ‹…› Набоков взял из книги Мартина Гарднера „Этот правый, левый мир“ фундаментальную оппозицию „левое/правое“, чтобы придать своей вымышленной космологии символическую структуру» [39;242].

Что это за структура? Тут важно, что «правая/левая асимметрия исчезает в следующем, более высоком измерении. ‹…› Левое/правое обращение зеркальных отражений существует на уровне каждого измерения, и энантиоморфные предметы каждого уровня становятся идентичными и наложимыми друг на друга только на последовательно высших уровнях» [39;236]. И вот, хотя «два мира не могут взаимодействовать, можно представить себе, говорит Гарднер, что они могли бы взаимно проникать друг в друга, подобно двум партиям в шашки, разыгрываемым одновременно на одной доске, одна партия — на черных клетках, а другая — на белых. ‹…› Этот образ напоминает узор на костюме арлекина — сочетание черных и белых ромбиков — изображенного на суперобложке романа Набокова. Этот узор прекрасно символизирует смежные миры Вадима Вадимовича и Владимира Владимировича. В любом случае, „другой“ четырехмерный мир можно идентифицировать с тем „другим состоянием Бытия“, которое прозревает VV в своем безумии» [39;239].