Врата - [16]

В это время к Соскэ подошёл тучный лысоватый мужчина, с виду ещё молодой, учтиво с ним поздоровался, чем немало смутил Соскэ, который с трудом кивнул головой, поскольку полулежал в кресле. Осведомившись, что его беспокоит, толстяк осмотрел Соскэ, потрогал больной зуб и сказал:

— Зуб этот мёртвый, и вылечить его нельзя.

Это заявление подействовало на Соскэ, будто скудный свет осеннего дня. Ему хотелось спросить, неужели сказывается возраст, но он сдержался и, словно эхо, повторил:

— Значит, вылечить его нельзя?

— Ничего другого, пожалуй, я вам не скажу, — улыбнулся толстяк. — Со временем, возможно, придётся его удалить, но пока такой необходимости нет. А боль я вам успокою. Зуб мёртвый, понимаете? Внутри он весь сгнил.

— Ах, вот оно что! — только и мог сказать Соскэ и отдался на волю толстяка. Просверлив в зубе отверстие бормашиной, толстяк несколько раз вводил туда длинную тонкую иглу, подносил её к носу, нюхал, наконец вытащил волоконце толщиной с нитку и показал Соскэ: «Видите, какой я вам нерв удалил?» Затем положил в отверстие лекарство и велел назавтра снова прийти.

Когда Соскэ сошёл с кресла, в поле его зрения оказался сад и кадка с сосной чуть ли не пяти футов высоты. Её корневую часть тщательно закутывал в рогожу садовник в соломенных сандалиях. Соскэ невольно подумал о том, что скоро роса превратится в иней и люди состоятельные уже сейчас готовятся к холодному сезону.

В аптеке, помещавшейся в конце вестибюля, Соскэ дали порошки для полоскания, которые следовало растворить в тёплой воде и полоскать рот не меньше десяти раз в день. К радости Соскэ, плата за лечение оказалась низкой, и он подумал, что в состоянии прийти ещё несколько раз, как велел врач. Надевая ботинки, Соскэ вдруг обнаружил, что подмётки, неизвестно когда, успели прохудиться. Дома он узнал, что буквально только что от них ушла тётка.

— Неужели? — воскликнул Соскэ с таким видом, словно был очень огорчён. Переодевшись в кимоно, он уселся, как обычно, у хибати. О-Ёнэ унесла в маленькую комнату его рубашку, брюки и носки. Соскэ лениво зажёг сигарету, но тут услышал, как в соседней комнате О-Ёнэ чистит его костюм, и спросил:

— Что говорила тётушка?

Зубная боль прошла, на душе, будто остывшей под осенним ветром, потеплело. Тем не менее спустя некоторое время он попросил О-Ёнэ растворить в тёплой воде порошки, которые она вынула у него из кармана, и принялся усердно полоскать рот.

— Да-а, насколько короче стал день, — заметил Соскэ, стоя на галерее. Близился вечер. В квартале, где они жили, и днём не было шума, а с наступлением сумерек воцарялась полная тишина. Супруги, по обыкновению, расположились у лампы, и им казалось, что весь остальной мир погружён сейчас во мрак. Он не существовал для них, этот мир, их было двое — О-Ёнэ и Соскэ. Так и коротали они все вечера и в этом стремились найти смысл жизни.

Исполненные спокойствия, они время от времени высыпали из банки конфеты, начинённые морской капустой, очень сладкие и пряные, которые Ясуноскэ вроде бы привёз им в подарок из Кобэ, и не спеша обсуждали полученный от тётушки ответ.

— Мне кажется, они могли бы ежемесячно давать Короку хотя бы на обучение и на мелкие расходы, верно?

— Говорят, что не могут. Ведь как пи считай, а это не меньше десяти иен. Сумма кругленькая и, как они заявляют, им не по карману.

— Что за резон тогда давать по двадцать иен, но лишь до конца нынешнего года?

— Так ведь сказала же тётка, что месяц-другой они помогут, а уж потом мы сами должны что-нибудь придумать.

— Неужели они в самом деле не могут?

— Не знаю. Во всяком случае, тётушка так говорит.

— А уж если ему повезёт с этими машинами на рыболовецких судах, так десять иен для него тем более не деньги.

— Разумеется.

О-Ёнэ тихонько засмеялась. Соскэ тоже едва заметно улыбнулся и после небольшой паузы сказал:

— Придётся, видно, поселить Короку у нас. Другого выхода нет, а там видно будет. Он ведь продолжает посещать колледж.

— Да, пожалуй, — откликнулась О-Ёнэ. Соскэ больше ничего не сказал и пошёл к себе в комнату, куда редко заходил в последнее время. Спустя примерно час О-Ёнэ заглянула к нему, Соскэ что-то читал за столом.

— Всё трудишься? Отдохнул бы!

— Да, пора ложиться, — ответил Соскэ, поднимаясь.

Сняв кимоно и повязывая поверх ночного халата белый в горошек поясок, он сказал:

— Вдруг захотелось почитать «Луньюй». Давно я за него не брался.

— Нашёл там что-нибудь поучительное?

— Да нет, ничего, — ответил Соскэ и, устраиваясь поудобней на подушке, добавил: — А знаешь, насчёт возраста ты, оказывается, была права. Врач сказал, что зуб уже не вылечить, раз он шатается.

6

Было решено, что Короку переедет к брату. Глядя на трюмо, О-Ёнэ с лёгкой досадой, как бы жалуясь, сказала Соскэ:

— Не представляю даже, куда мы его теперь поставим.

Эта небольшая комната была, собственно, единственной, где О-Ёнэ могла переодеться и привести себя в порядок, и Соскэ тоже не знал, куда девать трюмо. Невольно посмотрев на стоявшее у окна зеркало, Соскэ заметил отражённый в нём профиль О-Ёнэ и расстроился — таким нездоровым был у жены цвет лица.

— Что-нибудь случилось? Какой-то у тебя больной вид.