Врата скорби. Идем на Восток - [32]

Привыкший с полувзгляда определять, кто перед ним, лох, терпила, чемодан[34] — или человек, от которого надо держаться подальше. Этот человек был опасен. Очень — очень опасен. Так опасен, как бывает опасен волкодав, который разорвал не первого своего волка, и будет делать это дальше и дальше, защищая свое стадо.

Лет сорок, точнее — за сорок, ближе к пятидесяти — но про старость тут и говорить нечего. Тяжел, как этот самый пресловутый сейф, тяжелый литой, чугунной силой. Довольно длинные, неприбранные волосы, седая борода по грудь. Серые, внимательные, типично русские глаза, которые не дают определить его как араба — впрочем, арабов таких не бывает, они маленькие от хронического недоедания — а в этом мужике семь, если не восемь пудов, и все — мышцы. Руки такие, какие бывают у молотобойца или хорошего кузнеца — шутя сломает. Стол был для этого человека слишком мал, но он как то умещался, на столе — назойливо тикал метроном.

— Ну? И кто ты есть такой?

Голос этого человека — заполнил все пространство небольшого кабинетика, аж страшновато стало — хотя Митяй с его наплевательским отношением ко всему (чужая шейка — и копейка а своя — рупь) мало чего в жизни боялся.

— Человек божий — ответил Митяй — обделан кожей

— Воришка он — сказал Волков, как о чем-то, само собой разумеющемся — из одесских блатных

Человек — точнее не человек, а настоящий Человечина — перевел свой взгляд, спокойный и полный силы на Волкова

— А тебе он пошто сдался[35]?

— Вор я — обиженно сказал Митяй — и к вам не напрашивался. Не надо — так и не надо, я не гордый. Пешком постою.

Волков сделал неопределенный жест рукой

— В коридорчике подожди, друже…

Митяй вышел в коридорчик. Темный, освещенный только солнечным светом, лениво сочащимся через решетку, которые здесь были вместо стекол.

И в самом деле — а вот нахрена ему все это сдалось?

Нахрена? А потому что… интересно, вот почему. Чужая страна, совершенно чуждый народ. Это просто — интересно. Только и всего.

Митяй посмотрел на дверь — сдриснуть еще есть время. И… остался стоять, подпирая стенку и стараясь казаться независимым…

Волков — появился через пару минут, на вид — нормальный, не взвинченный. Кивнул

— Пошли.

Вышли во двор — там были навесы, под которыми стояла техника… грузовики, место тоже было. Волков — присел на корточки, став похож на засиженного уголовника. Митька — опасливо присел рядом. Странный был этот человек — вроде и левый совершенно но в то же время тянешься к нему, понимаешь, что если он что-то делает — значит, так надо.

— Я перед полковником за тебя поручился — сказал, как плюнул Волков — возможно, зря. А может — и нет.

Митяй молчал

— Ты сам — как считаешь?

Митяй подумал. Потом выдал

— А что это?

— Это? — осмотрелся Волков — ну, вроде как фабрикации. Фабрика, понял? На ней люди работают, все чин — чином.

— Но это ведь не фабрика?

— И фабрика тоже…

Волков помолчал, потом равнодушным голосом спросил

— Почему не смылся?

Митяй промолчал — говорить не хотел.

— Машина есть. Сел — и езжай. Ехать некуда?

Митяй снова промолчал

— Ехать всегда есть куда. Целая Африка — там белому затеряться можно, места хватит. Если местные не сожрут. Можешь в Легион податься. Иностранный легион. Туда со всего света отморозки бегут. Уголовники. Польские рокошане. Всякие проворовавшиеся, или кто офицеру по морде дал. Легион принимает всех, дает новое имя, документы. Если не подохнешь — может, станешь человеком. Если хочешь блатным оставаться — есть Танжер. Есть Марсель — правда, там в последнее время вольницу то ох как прижали. Если Палермо — правда и там не сахар. Добраться доберешься, не дурак. Итак — почему не смылся?

— Вам то что? — досадливо сказал Митяй

— Да мне то ничего… — ответил Волков — кстати, видишь вот эту помойку?

Митяй пожал плечами

— Видишь. Чтобы все это нашим стало, надо цену уплатить. А цена эта — не деньгами, не потом даже. А кровью. Усек?

…

— Вижу, что усек. А хочешь, скажу, почему к казакам прибился? Потому что твоя жизнь — не твоей стало. Что в ней есть? Пика в бок от подельников? Пуля от полицейских? Пожизненная каторга, а то и виселица? Это? А что взамен то? Карты, бабы и вино? Да тьфу! Дешевка. Ты и сам все это видишь — дешевка. Не стоит того. Поэтому и к казакам прибился. Второго шанса и в жизни ищешь. Угадал, сынок, а?

— Батя мой на Преображенском лежит — огрызнулся Митяй — что до жизни моей, то ничего вы о ней не знаете. Ни хрена, ясно! Ваше дело — ловить наше — огрызаться.

— Не знаю — легко согласился Волков — а ты расскажи. Сможешь?

Недалекое прошлое. Одесские гешефтмахеры. Порт — Одесса, Среднефонтанская 22 апреля 1949 г

Ну, что ты смотришь, на меня, без интереса

Имей терпенье, и дела пойдут на лад

Не нужно много говорить, скажи: "Одесса"

И я уверен за хороший результат

Одесса-Мама

Порт — Одесса…

Уже совсем стемнело. В бархатисто-черной мгле южной одесской ночи, в ласковом пространстве бытия — искрящимися желтыми шарами висели уличные фонари. Переливались огнями вывески ночных заведений, одна другой краше. Город отходил ко сну — но отходил ко сну не так, как многие другое города южнее: вдруг раз — и на улице почти никого нет, и хорошо — если черное пространство улиц не меряют шагами комендантские патрули или султанская ночная стража. Одесса отходила ко сну медленно и постепенно, и кто-то уже спал и видел сны — а кто-то избавлялся от лишних денег в знаменитых одесских кафе-шантанах, которые получше иных парижских будут.