Врата - [137]

— Я считаю, что должен вернуться, — сказал я.

— Зачем? Вы ничем не сможете помочь, Робин, будете только мешать. Обещаю, что до вашего возвращения она не умрет. — За ней замигал огонек. — Это мне поют песню, Робин. Поговорим позже.

Бывают времена, когда я нахожусь в центре мира, когда знаю, что могу связаться с любой программой, которую написала для меня моя добрая жена, узнать любой факт, получить любое объяснение, овладеть любым событием.

Но иногда я сижу перед консолью, в голове полно горящих вопросов, а я ничего не могу узнать, потому что не знаю, что спросить.

Бывают времена, когда я полон знаний, существования, дел, когда мгновения несутся, а дни наполнены: и другие времена, когда я плыву в застойной воде в стороне от течения, и мир быстро скользит мимо. Нужно многое сделать. Но я ничего не делаю. Альберт полон новостями с Неба хичи и Пищевой фабрики. Я позволяю ему избавиться от них. Но изображения не вызывают у меня вопросов, даже рябь не поднимается. Когда Альберт закончил излагать свои соображения об устройстве фабрики и о сути Мертвецов, я его отключил. Все это очень интересно, но почему-то совсем не заинтересовало меня. Я приказал Харриет, чтобы обычными делами занялась моя личная программа-подобие и сообщала всем, что если нет чего-то очень срочного, чтобы звонили в другой раз. Сам же я растянулся на лежанке, глядя на странные очертания Бразилиа на фоне неба и желая, чтобы это была кушетка с Пищевой фабрики, связанная с той, кого я люблю.

Хорошо бы это было? Быть способным дотянуться до кого-то далекого, как Вэн дотянулся до всего человечества, чувствовать то же, что другой человек, дать ему почувствовать, что чувствуешь ты. Замечательно для влюбленных!

Тут я вызвал Мортона и приказал ему подумать о возможности запатентовать и использовать кушетку.

Не очень романтичная реакция на романтичную мысль. Трудность заключалась в том, что я не был вполне уверен, с кем хочу быть связанным. Со своей дорогой женой, такой любимой, такой необходимой мне? Или с кем-то, кто гораздо дальше и до кого гораздо труднее добраться?

Я прожил долгий бразильский день, плавал в бассейне, загорал, съел роскошный обед, выпил бутылку вина, потом вызвал Альберта и спросил у него то, что действительно хотел узнать. «Альберт, где сейчас Клара?»

Он помолчал, набивая табак в трубку и хмурясь. «Джель-Клара Мойнлин, — ответил он наконец, — в черной дыре».

— Да. А что это значит?

Он виноватым тоном ответил: «Это трудно сказать. То есть трудно выразить в обычных терминах. И трудно, потому что я на самом деле не знаю. Не хватает данных».

— Постарайся.

— Конечно, Робин. Я сказал бы, что она в секции исследовательского корабля, который находится сразу за горизонтом событий сингулярности, которой вы достигли, то есть… — он небрежно взмахнул рукой, и перед ним появилась доска… — то есть на границе радиуса Шварцшильда.

Он встал, сунул трубку в карман своего мешковатого пиджака, взял кусок мела и написал формулу.

— Дальше этой границы свет не проходит. Вам это может представиться стоячим волновым фронтом, в который упирается свет. За него в черную дыру заглянуть невозможно. И из-за него ничего не может выйти. Символы G и М означают, конечно, гравитацию и массу, а такому опытному старателю, как вы, мне не нужно объяснять, что такое G в квадрате. Из тех данных, что вы привезли с собой, выходит, что данная конкретная дыра достигает шестидесяти километров в диаметре, что означает массу, примерно в десять раз превышающую массу Солнца. Может, я говорю больше, чем вы хотите знать?

— Немного, Альберт, — ответил я, ежась на лежанке. Я сам не знал, что хочу услышать.

— Может, вы хотите узнать, мертва ли она, — сказал он.

— Нет. Не думаю. Там, конечно, масса излучений и Бог знает какие силы разрыва. Но для ее гибели прошло слишком мало времени. Все зависит от ее угловой скорости. Возможно, она еще даже не осознала, что вы исчезли. Замедление времени, понимаете? Это следствие…

— Я понимаю, что такое замедление времени, — прервал я. И на самом деле понимал; у меня было такое ощущение, будто я сам живу в замедлившемся времени. — Мы можем что-нибудь узнать о ней?

— «У черной дыры нет волос», — серьезно процитировал он. — Мы называем это законом Картера-Вернера-Робинсона-Хокинга. Из него следует, что единственная доступная информация о черной дыре — это ее масса, заряд и угловой момент. Больше ничего.

— Если только ты не внутри нее, как она.

— Да, Робби, — согласился он, садясь и снова берясь за трубку. Долгая пауза. Пуф, пуф. Потом: — Робин?

— Да, Альберт.

Он выглядел смущенно, насколько может смущаться голографическая конструкция. «Я был не совсем откровенен с вами, — сказал он. — Из черной дыры может поступать информация. Но это приводит нас к квантовой механике. И ничего хорошего вам не дает. Не для ваших целей».

Мне не хотелось бы, чтобы компьютерная программа рассуждала о моих «целях». Особенно когда я сам в них не уверен. «Расскажи мне об этом!» — приказал я.

— Ну… мы на самом деле знаем очень немного. Это связано с первым принципом Стивена Хокинга. Он указывает, что черная дыра в некотором смысле имеет «температуру» — это особый тип излучения. Некоторые частицы могут убежать. Но не от таких черных дыр, которые интересуют вас, Робби.