Врата Небесного спокойствия - [6]

— Тетушка Пин… — Аямэй сделала попытку объясниться, но разъяренная женщина не позволила ей вставить ни слова.

— Я больше не желаю тебя видеть! Твое присутствие в этом доме угрожает будущему твоих двоюродных братьев. Мы уже дорого заплатили за твое безрассудство! Убирайся, оставь нас в покое!

Она схватила мужа за руку, втащила его в квартиру и захлопнула дверь.

Побагровев от бешенства, Ван закричал:

— Откройте! Она же ваша племянница.

— Уходите, — ответила из-за двери женщина. — Или я вызову милицию.

— Позволь ей войти, — умолял жену дядя Аямэй. — Она моя единственная племянница. А вдруг бедная девочка ранена. Я только помогу ей сделать перевязку.

— Ты совсем обезумел. Она политическая преступница. Если мы примем ее, если не выдадим, можем надолго сесть в тюрьму. Кто тогда позаботится о наших детях? Почему бы ей не вернуться к родителям?

— Они живут далеко, да и кто в такой час заметит, что она зашла к нам?

— У стен есть уши, соседи завистливы и могут на нас донести.

— Но…

— Замолчи.

Дядя и тетя Аямэй продолжали спорить, и дети опять расплакались. Ван хотел было снова постучать, но Аямэй исчезла. Он вышел. Бледный свет луны заливал улицу. Девушка медленно прохаживалась вдоль здания. Ван решил отвезти ее к себе домой.

Он жил на окраине Пекина, в глубине промышленного квартала, где электрические провода расчерчивают небо прямыми линиями и улицы обсажены молодыми платанами. Жена Вана работала на ткацкой фабрике, ребенку исполнился всего год. Семья обитала в крошечной двухкомнатной квартире без балкона с низкими потолками. Кровать, диванчик, платяной шкаф, швейная машинка, стол, колыбель и несколько стульев — вот и вся обстановка.

Жена Вана не спала, тревожась за мужа. Она радушно приняла Аямэй, ушла на кухню и наверняка опустошила все запасы семьи, чтобы накрыть стол побогаче. Держа малыша на коленях, женщина без конца подкладывала гостье рис, мясо, овощи и лапшу.

Она внимательно рассматривала Аямэй, сравнивая ее с той девушкой, которой так восхищалась по телевизору. Против ее ожиданий, национальная героиня в жизни оказалась маленькой, худенькой, очень хрупкой и невероятно грациозной. Она выглядела почти робкой. Гладкий лоб казался выше из-за длинных, закрывавших уши волос, которые придавали ей серьезный и одновременно детский вид.

Лицо Вана разрумянилось от нескольких глотков водки. Он вскочил и, размахивая палочками, принялся описывать жене сцены кровавых столкновений, не забыв похвалиться собственной отвагой. Она бледнела от ужаса и то и дело вскрикивала. Склонный к резким переменам настроения, как и все любители выпить, Ван внезапно перешел от крайнего возбуждения к унынию: рухнув на стул, он спрятал лицо в ладонях. Что будет с Пекином? Неужели солдаты возьмут под контроль университеты, заводы и местную администрацию? Не начнутся ли доносы, сведение счетов, новые стычки, новые чистки под строгим приглядом военных и милиции?

Ужин закончился в полной тишине. Жена Вана дала Аямэй рубашку и уложила спать на диване. Свет погасили, и Аямэй осталась лежать в темноте с открытыми глазами. Девушка пыталась строить планы на будущее, размышляя, что будет с ней и со студенческим движением, но ее мозг был парализован мрачными видениями и глубокой тоской. Потом она увидела себя рядом со стелой героев Освобождения, возведенной в центре площади Небесного спокойствия. Услышала, как кричит в мегафон срывающимся голосом: «Голодовка окончена!»

Студенческое выступление провалилось.

Оглушенная отчаянием, она внезапно ощутила странную легкость и окинула взглядом площадь. В темноте слабым светом мерцали окна домов. Вдалеке вытянулась горная гряда, и ею вдруг овладело такое свежее и наивное чувство, какого она не испытывала с четырнадцати лет. «Четырнадцать лет, — сказала она себе. — Ну да, конечно, мне всего четырнадцать, с чего бы мне быть старше? Минь там, он ждет. Я бегу к нему».

Она повернулась, побежала вверх по холму и через открытую дверь деревянной хижины увидела юношу.

— Минь, — задыхаясь, позвала она. — Я за тебя испугалась. В городе повсюду солдаты. А здесь так спокойно. Смотри, я нарвала цветов по дороге.

Минь обернулся, и Аямэй застыла, увидев его суровое лицо.

— Я ухожу, — объявил он. — Началась война. Я должен идти.

— Не уходи, не уходи! — Аямэй кричала и топала ногами.

— Долг есть долг! Прощай. — Юноша встал.

Аямэй бросилась к нему, издав вопль отчаяния:

— Ты уходишь, потому что предпочитаешь смерть жизни! Не умирай. Вернись!

Заходясь в крике, Аямэй внезапно поняла, что повторяет последние слова Сяо. Она мгновенно вспомнила, что ей давно не четырнадцать, а двадцать один и что она участвует в политическом движении. Перед ее мысленным взором всплыли тяжелые смутные видения. Залитый кровью труп Сяо с бледными, подрагивающими в последней судороге руками. Она проснулась, заледенев от ужаса.

Далекие крики разрывали тишину ночи. Бледный свет медленно заливал маленькую гостиную. На козырьке навеса весело и возбужденно чирикали воробьи. Начинался новый день.

Жена Вана, восторженная, любопытная и говорливая, жаждала узнать об Аямэй все. Она расспрашивала гостью о родителях, студенческой жизни, друзьях, интересовалась, что привело ее в политику.