Врата Лилит (Проклятие Художника) - [30]

А потом, падая на пол и теряя сознание, Ганин краем уха услышал бой настенных часов — они пробили ЧЕТЫРЕ утра…

ПЯТЬ…

В ту ночь Ганину не спалось. Он ходил по периметру единственной комнаты своего убогого домишки и никак не мог успокоиться.

«Безумие! Безумие! Боже мой, какое безумие! Как она могла! Как могла!». Мысли навязчиво роились в его голове, не давая ему покоя, он был бы даже рад разбить свою голову о камень, если бы можно было их таким образом выпустить наружу, как рой отвратительной хищной и едкой мошкары, выпустить — и забыться! — сегодня у Светланы, у его родной Светланы, должна состояться первая брачная ночь…

Светлана была первой девушкой, которую он по-настоящему полюбил. Другие две — их имена он даже периодически забывал — были так, мимолетным увлечением. Понравились, повстречались, ну и все прошло со временем. А Света… С ней все было иначе…

Она понравилась ему сразу же, как он её увидел, ещё на первом курсе. Но тогда она была не свободна, дружила с каким-то Витей, с режиссерского, и он не осмеливался к ней подойти, предпочитая восторгаться ею со стороны. Втайне он делал зарисовки, но никому их не показывал. Ему нравилось в Светлане все: глубокие шоколадно-карие глаза, темно-русые также с шоколадным отливом волосы, очаровательная тогда полнота… «Настоящая русская красота, — не раз думал, мечтательно закрывая глаза, Ганин. — Просто создана для деревянного терема с резными наличниками, сарафана, кокошника и веретена с пряжей. Как там? «Три девицы под окном…». . Просто живая иллюстрация к сказкам Пушкина!». Может, поэтому Ганин рисовал её всегда именно в «русском» стиле?..

А потом, совершенно неожиданно, на четвертом курсе он узнал, что с Витей они расстались, а немного позже она согласилась позировать ему для «русского» портрета… Любовь вспыхнула между ними яркой искрой, такой яркой, что она сумела прогнать полумрак из сердец молодых людей, совершенно неожиданно для них обоих.

После «русского» портрета, осмелев, Ганин предложил ей обнаженную натуру в стиле Рембрандта — фигура Светы идеально под неё подходила: покатые бедра, большая грудь, томные с мягким отливом глаза и алые пухлые губы, — и был поражен, что Света не отказалась. Работа над портретом Светланы растянулась на пару месяцев. Ганин изо всех сил затягивал работу и ему казалось, что Светлана даже не против, хотя и виду явно не показывала.

Начиналось все с того, что она приходила на его съемную квартиру, раздевалась за ширмой и принимала позу на специально декорированной кровати, а Ганин, с совершенно невозмутимым видом, как будто бы перед ним была не обнаженная девушка, а пациентка перед хирургом или гинекологом, начинал серьезно и как-то по-особенному сдержанно говорить: «Так, Света, сделай-ка ручку вот сюда — так свет будет падать лучше… А вот глазки подними прямо к потолку и посмотри на люстру — вот так, вот так… Так будет романтичней… Свет, а вот губки чуть-чуть растяни, вот так, очаровательно!.. Умница!». На самом деле, Ганин просто сгорал от страсти, но всячески подавлял в себе импульс, целиком переводя его в творчество, в холст. Он даже был благодарен пылавшей в его груди геенне — она придавала силу его кисти.

А Света… Что думала Света Ганин не знал, но чувствовал, что ей нравилось позировать. Её щечки розовели как кожица спелого персика, глаза блестели, как масляные, а губки чуть-чуть томно раскрывались, как бутоны красной розы. И немудрено — она всеми порами кожи ощущала на себе пронзительный, не упускающий ни одного сантиметра её тела без внимания, но такой нежный, такой страстный взгляд гениального Ганина…

Когда в целом картина была почти закончена и необходимо было накладывать последние слои, Ганин решил поэкспериментировать с натурой — покрыть её слоем розового масла, чтобы оттенки на его картине были более натуральными, более сочными.

— … Ой, Леш! Ну до спины-то я сама не достану!.. — рассмеялась Света.

— Хорошо. Давай помогу, — чуткие, тонкие пальцы художника, слегка дрожащие, прикоснулись к нежной девичьей коже и стали быстрыми и сильными мазками покрывать её спину ароматным розовым маслом, а потом, совершенно неожиданно, остановились…

— Что-то случилось, Леш? — с легким вздохом прошептала Света.

— Да нет, просто спину я закончил смазывать, а все остальное вроде бы уже готово…

— Правда? — спросила Света и повернулась к Ганину передней частью тела.

— Ну, пожалуй, грудь ты плохо промазала, придется повторить… Постельное белье в квартире Ганина пришлось потом выкинуть, несмотря на решительные протесты Светы — она хотела сохранить его как память о самых эротических двух месяцах, которые запечатлелись в её памяти на всю жизнь…

А портрет Ганин закончил довольно скоро. Светлана потребовала его себе, но Ганин твердо сказал:

— Только за выкуп. Я отдам тебе портрет только с одним условием, что и ты, и он будут всегда перед моими глазами!

И так оно и было — и портрет, и Света были перед его глазами, но не вечность, а всего лишь год…

Как это произошло, Ганин так до конца и не понял, а, наверное, и не нужно было ничего понимать. Просто после портрета Светы в стиле Рембрандта, Ганина захватила идея нарисовать виды ночного города, потом — снегирей в зимнем лесу, потом — школьный двор с бегающими ребятишками, потом… Работа за работой, портрет, пейзаж, потом опять портрет… И каждый требовал от него того, чего ждала Светлана — любви, внимания, огня страсти, соития с образом. Каждый акт творения на холсте нового мира требовал акта любви, акта зарождения новой жизни, и Светлана стала чахнуть. Оказалось, что то, что подарил ей Ганин, он дарил каждому своему «чаду» и, опустошая себя, он обделял всех остальных своим огненным, даже огнедышащим, желанием…