Врата джихада - [42]

Словно почувствовав мое настроение, Ксан в последний момент остановился, высунул голову из автомобиля и повернул ее в мою сторону. Зафиксировав это движение, водитель раздраженно проворчал: «Ехать будем или как?». Ксан достал из бумажника пару смятых зеленых бумажек, кинул на переднее сиденье.

— Не бухти.

Старое сленговое словечко не вызвало удивления у шофера. Он приглушенно хрюкнул, ловко переместил бумажки в карман куртки, поднял воротник и, нахохлившись, принялся ждать.

—Я почти уже все рассказал. — Ксан одной рукой по- прежнему придерживал полы плаща, другой — опирался на открытую дверцу малолитражки. — Меня провели по вагонам, чтобы показать: заложники живы-здоровы, ничего с ними не случилось. Провели быстро, чтобы я не успел ни с кем вступить в контакт. У меня, конечно, кошки на сердце заскребли при виде наших женщин и детей: измученных, осунувшихся. Понимали, что их могут убить и отсчитывали оставшиеся им часы жизни.

— Потом меня доставили в здание станции, где расположился командир отряда. Ты, наверное, уже догадался — это был Нарази. Конечно, догадался. Я его не сразу узнал, он мало чем напоминал себя прежнего. Бородку сменила густая борода, на обветренном лице — печать жестокости и фанатизма, губы решительно сжаты. А когда узнал, то не стал сдерживать своего изумления. Не помню уж, как его выразил. Может, руками развел или сказал что-то вроде: «Надо же! Это ты!».

Ксан закурил сигарету, пробурчав, что на сегодня это последняя. Он гордился тем, что бросает курить (не первый год, между прочим).

—Нарази лучше владел собой, во всяком случае, никаких жестов или мимических движений с его стороны не последовало. Посмотрел на меня, скорее равнодушно, нежели враждебно, предложил изложить цель визита. Я озвучил заранее заготовленный текст: призвал проявить милосердие и здравый смысл, сославшись на то, что терроризм всегда вредил освободительным движениям. Получилось не столь убедительно, как я рассчитывал. Какого-нибудь неотесанного боевика еще можно было обвести вокруг пальца, заставить поддаться на посулы или уступить угрозам. Нарази был слишком умен и цепок. Он не для того затеял эту дьявольскую операцию, чтобы в последний момент дать задний ход из-за какого- то русского, к которому у него, кстати, имелся свой счет. Если человек ненавидит твою страну, ее идеалы, принципы, политику, с ним еще можно договориться. Если он ненавидит тебя лично, твои шансы как переговорщика падают до нуля.

Выслушав Ксана, афганец спросил:

—    Когда ты ехал сюда. Ты знал, что я здесь?

Ксану незачем было притворяться, он ответил, что не знал.

—    А если бы знал поехал?

Посмотрев Нарази в глаза, Ксан подтвердил:

—    Да. Даже если бы командовал не ты, а сам черт.

—Почему? В таких делах личные отношения могут

оказаться помехой.

— Могут. Но когда собираются убивать твоих близких, твою семью, ты бросаешься на помощь, наплевав на все.

Маска на лице Нарази дрогнула, и он часто заморгал.

—     Среди заложников женщины и дети. Ты убьешь их через восемь часов. Разве я не должен был попытаться спасти их?

С минуту Аламзеб ходил кругами по неуютному кабинету начальника станции и сверкал глазами- маслинами. Затем вплотную подошел к Ксану:

—    Я не забыл твоего обмана. В его голосе проскользнуло волнение.

—     Тогда я не мог сказать правду. Тебе и так было несладко, а такое известие. Ты мог просто сломаться. В той ситуации говорить правду было бы предательством.

—Предательство давать необоснованную надежду, которую потом приходится отнимать! вспылил Нарази.

Возникла пауза. Афганец колебался, в нем явно происходила внутренняя борьба. Чтобы как-то повлиять на ее исход, Ксан прибегнул к последнему, козырному доводу.

Неожиданно для всех бандиты отказались от своих требований. Они пообещали освободить всех пассажиров, при единственном условии: власти не станут преследовать террористов и предоставят им вертолет для беспрепятственного вылета. Пакистанцы, недолго думая, согласились, и Нарази получил «МИ с полными баками.

—  В ноябре года я и впрямь соврал, — признался Ксан. Тогда все эти талибы из посольства под Богом ходили, их вот-вот должны были сцапать и американцам отдать. Или оставили бы гнить в каком-нибудь зиндане.

Согласись, при таких обстоятельствах трудно сообщать человеку, к которому питаешь некоторую симпатию, что его семью убили, буквально растерзали. В Самангане головорезы Достума устроили настоящую резню. И первым делом пострадали те, кто служил талибам, их родственники.

—    Выходит, вранье тебя выручило. Нарази оценил «ложь во благо» и отплатил добром?

—Напротив, он разозлился на меня и был, в общем- то, прав. Скрывать от человека горькую правду, это не милосердие, а глупость. Что говорить, тогда я дал слабину, эмоции взяли вверх над разумом.

—Ничего не понимаю! Ты меня просто запутал! Нарази не отомстил тебе, значит, поступил благородно.

—     У пуштунов свой кодекс чести, который запрещает причинять зло друзьям, тем, кто к тебе хорошо относится. Ложью я обидел Нарази, но вместе с тем доказал, что он мне небезразличен. Разве станешь оберегать от неприятных известий человека, если полностью к нему равнодушен? Кроме того,