Врангель. Последний главком - [3]

Высадив, их повели на мол. Не сделали и нескольких шагов, как в спину толкнул истошный вопль:

   — Вот они, кровопивцы! Чего там разговаривать — в воду!

Посреди мола лежали ничком, раскинув руки, убитые. По серому шероховатому бетону растеклись алые струйки. Ещё издали разглядел офицерскую полевую форму... Трое. Без шинелей. Один, кажется, напоминает кого-то...

Старательно отводя глаза и от трупов, и от искорёженных злорадством и ненавистью лиц, быстро поднялись по скрипящим деревянным сходням на миноносец.

Просторная каюта, куда их ввели, давно не убиралась и провоняла дешёвым табаком. Один из матросов занял пост у двери, остальные поднялись на палубу. Напряжённо ловя их удаляющийся топот, обнял жену.

   — Ну-ну, будет...

Нежно поглаживал её тёмно-русые волосы, слегка волнистые и коротко остриженные. Но снова вырвался громкий всхлип, затряслись худые плечи. Тут и самого заколотило.

Распахнулась дверь, и в каюту вошёл морской офицер. Китель без погон — выдраны с мясом, — кортика как не бывало, вид совершенно растерянный и подавленный. Невнятно, словно стесняясь, отрекомендовался капитаном миноносца.

Жена бросилась к капитану чуть не на шею: что с ними будет? Тот попытался приободрить их, но вышло это крайне неуклюже:

   — Да вам нечего бояться... ну, если вы не виновны. Сейчас ваше дело разберут... — блуждающий взгляд, сопровождаемый вздохом, устремился куда-то наверх, — ну и... я уверен, отпустят.

Уверенности в тоне капитана не расслышал.

   — Да что за «дело»-то? И кто разбирать будет?

   — Судовой комитет. Сами понимаете, время какое... — И вышел, не попрощавшись.

Тут же в коридоре решительно затопали ботинки, и у самой каюты вспыхнула ругань. По голосам, группа матросов возбуждённо требовала выдать «этих гадов» для немедленной «отправки к Духонину». Кто-то уже ухватил за ручку и сильно дёрнул. Караульный пытался их урезонить:

   — Поимейте совесть, братишки!

На помощь ему подоспели не то двое, не то трое, а с ними, кажется, и беспогонный капитан. Вместе им удалось-таки убедить «братишек» уйти и предоставить их участь «революционному суду».

Леденящая душу и тело жуть, ни с чем не сравнимая, наполнила всего до краёв, парализовала волю и опустошила голову. Привычка смотреть в лицо смерти в бою облегчения не приносила. Самое страшное и дикое — даже не самосуд черни, опьяневшей от вседозволенности и «барской» крови. И не гибель от рук своих же русских людей. А что всё произойдёт на глазах любимой его Олесиньки... Нет, чёрт возьми! Никто — тем более она! — не должен видеть его унижения и бессилия.

С трудом, но всё же уговорил её уйти, позаботиться о детях и матери. А главное — поскорее найти и привести свидетелей, могущих удостоверить его неучастие в этой бездарной атаке города драгунами.

Караульный матрос не возражал:

   — Ну, коль пришла сама...

Без слов снял с руки и отдал ей швейцарские часы-браслет «Лонжин», из чистого серебра. Подарила ему невестой, и с тех пор всегда носил с собой. И нынче надел машинально.

Слава Богу, ушла...

Но тут же вернулась. По меловым щекам сбегали слёзы, взгляд обезумел, губы искусаны до крови. Намертво вцепилась в борта пиджака. Слова захлебнулись в рыданиях, но смысл дошёл: только что на её глазах толпа растерзала офицера.

   — Петруша, всё кончено... Я останусь с тобой... — не расслышал, а догадался по дрожи её распухших губ...

Сумерки уже начали завешивать толстые стёкла иллюминаторов, когда в каюту втолкнули пожилого инженер-полковника.

Качка усилилась. Шум ветра и моря заглушил тревожные крики чаек. Боялись говорить друг с другом.

Тягостное ожидание прервал щуплый юноша студенческого вида: длинноволосый, с круглыми металлическими очками на остром носу и в форменной суконной куртке с латунными пуговицами. Включив яркий электрический свет и деловито переспросив их фамилии, объявил полковнику, что тот свободен.

— ...За вас заступились рабочие порта. Вы же, — указал пальцем на него и шурина, — по решению судового комитета предаётесь суду революционного трибунала.

Внутри всё оборвалось. Почему? Докопались до его участия в августовской попытке Корнилова навести порядок? Не может быть: оно было косвенным и законспирированным. Или узнали о его противодействии солдатским комитетам? Вряд ли... Скорее кто-нибудь из прислуги донёс о намерении ехать на Дон. Или всё же нашли оружие? Ведь подумывал ещё перепрятать — в саду зарыть...

Взглянул украдкой на шурина: забился в угол дивана и, похоже, дрожит... Обычно самоуверенный и недоступный, теперь определённо потерял себя. Понять можно: не дай Бог, матросская братия дознается, что он женат на дочери бывшего московского обер-полицмейстера Трепова...

Наконец дверь каюты распахнулась, и караульный, уже другой, заявил, что их переводят в здание таможни.

Ранние зимние сумерки сгустились до слепой темноты. Холодный ветер с моря не унимался. Волны остервенело бились в мол, окатывая его пенными брызгами. Безжалостно хлестал дождь. Низко клонились высокие кипарисы... Толпа давно разошлась, и матросы, надевшие прорезиненные офицерские накидки, довели их без эксцессов.

Таможню охраняли местные красногвардейцы. С винтовками они обращались неумело и беспрестанно подтягивали сползающие с рукавов повязки малинового цвета.