Враг народа. Воспоминания художника - [87]

Мы вышли на люди под руки. На нас, сидя на лавках, смотрел весь город, от перевозчика Фатова до агентов Паустовского, дежуривших у глиняного горниста. Мы с честью вынесли взгляды и постучались к Оттенам. Нас встретил Мика с сияющей Еленой Михайловной. Чуть дальше вытянулся драматург Оттен-Поташинский.

Мой холст висел на почетной стене рядом с Тышлером.

— Наташа, где вас нашел этот охломон? — весело начала Е. М. после знакомства.

— Не он, а я его нашла.

— Что вы говорите, не может быть?

Через две секунды Полянскую уличили в еврействе, а через десять минут, определив уровень ее интеллигентности, признали своей.

Поскольку встреча тянулась до полуночи, я суммирую разговор пяти участников в сжатом виде.

— Елена, ты болтаешь глупости (Оттен), проза Тарсиса — беллетристика низшего пошиба, хуже Боборыкина. Я ему не раз говорил: Валерий, брось сочинять глупости, не воюй с ними на их территории. Псих не слушает! Шолохов? — антисемит и графоман! Юрка Казаков? — антисемит и пьяница. А «Бабий Яр» вы читали? Почитайте, смелая вещица, а писал тульский писатель, представляете! — Елена Михайловна, ужин готов (прислуга). — Наташа, сегодня у нас сосиски с картошкой, вы любите? (Е. М. — Н. П.) Вам пару или больше? Валь, ты ешь как следует, не чавкай за столом, охломон. — А как вы находите нашего Тышлера? (Оттен — мне.) — Красивая вещь, но Жорж Руо лучше. Там крепкое средиземноморское кредо, а здесь местечковый сон. (Я.) — Сноб несчастный! (Е. М. — мне.) — Где мы живем, в Барбизоне или Тарусе? (Победоносный смех Оттена.) — Мать, кончай базлать, сыграем в покер на башли. — А мне можно? (Н. П. — Мике.) — Наташ, естественно, можно.

Мы возвращались глухой ночью. Наталья голой прыгала в бочку с лягушками, а после визжала на подстилке, как следует выбивая из меня дурь.

— Боже мой, — шептала кормящая мать, разглядывая пятна на потолке, — как приятно жить без дум и денег.

Ко мне приехал Г. Д. Костакис. Точнее, он приехал навестить племянника, жившего на даче Рихтера, но решил зайти ко мне.

Мой друг Эд Штейнберг за короткое время значительно продвинулся в живописи, от картинок вне времени в голландском духе к изящным натюрмортам «камней и тряпок». Костакис пришел к нему и сделал взбучку.

— Вчера вы рисовали «баб» под Врубеля, а сегодня «камни» под Моранди, а что будет завтра — неизвестно! Нет, батюшка, так распыляться нельзя. Надо бить в одну точку, как бьет Анатолий Тимофеевич Зверев. Он уже выставляется в Париже, небось слышали?

На большую картину Бори Свешникова, изображавшую мужика с голой жопой, он меланхолически заметил:

— Борис Петрович — хороший человек, многое пережил, но это не живопись, а подкрашенная иллюстрация!

Досталось и мне.

— Валь, так дело не пойдет! Тебе пора успокоиться. Тебе сколько? Двадцать семь, но вот видишь! При чем здесь иконное сфумато. Я должен узнавать своего художника издалека и без обмана.

Блаженное лето, значит, 1965 года подходило к концу. Мои ученики Сашка Бугаевский и Лешка Паустовский вернулись в Москву. Товарищ Грибов выдал мне 60 рублей за декоративное панно, где я по его просьбе изобразил заокские дали и сенокос, и попросил очистить помещение. Я перебрался к Фатову. Кормящая мать, запустившая учебу в «Полиграфе», надолго застряла в Москве. Наступала осенняя скука и одиночество.

5. Фаршированный карп

В Москве Рут Малец мне сказала:

— Спасай Юльку Лубман! К ней подселяют алкаша!

В качестве спасителя человечества я себя никак не видел, но раз Рут решила, что я способен на такой подвиг, надо было соблюдать предписание.

После музыкального вечера у Мальцов, я проводил Юльку домой и наелся у нее фаршированного карпа в томатном маринаде. Мне разрешили переночевать, а утром 25 октября 1965 года мы пошли в ЗАГС оформлять бракосочетание, и нас расписали в присутствии Мальцов, Фрадкиных и Новицких. Таким образом, я спас Юльку от алкаша и вызвал дикий гнев кормящей матери. Свою месть и ревность она возмещала исторически проверенным способом — измена и разгул при первом удобном случае. Древний метод на мне не срабатывал. Я оказался плохой мавр Отелло. О ее похождениях в Москве доходили лишь слухи, а появляясь в Тарусе, где я зимовал, она убегала к Мике, к Снегуру, к Эдику и возвращалась растрепанная как дворовая метла, с пустыми, осоловевшим и глазами.

Мой напарник Снегур достал сразу две книги о войне. Куча иллюстраций и пара цветных обложек.

При встрече Елена Михална Голышева спрашивала:

— Работа есть?

Отвечаю:

— Навалом!

— Главное, это работа! — повторяла она.

Снегур и я записались в тарусскую автошколу. Полили холодные дожди, и грязь держалась до заморозков. Мы рисовали и разбирали мотор тяжелого грузовика. Под руководством инструктора возили картошку с грязных полей под дырявую крышу. Четыре месяца мне платили стипендию и выдали странное «Свидетельство», где значилось: «Автомобиль (устройство, техническое обслуживание и ремонт) — „удовл“. Правила движения автомобильного транспорта — „зачет“, Вождение автомобиля — „зачет“. Присвоена квалификация шофера 3-го класса и выдано удостоверение шофера-профессионала № 746247 Госавтоинспекцией. Подпись. Документом на право управления автомобилем не служит».