Враг народа. Воспоминания художника - [46]
Скульптор Ватагин был признанным вождем консервативной партии. С 1902 года жил в оригинальном доме, построенном в стиле древнерусского терема. Происходил он из известной фамилии графов Шереметевых и разбойничий псевдоним усвоил в разгаре Гражданской войны, быстро сообразив, кто побеждает в России. Он много повидал в кругосветных путешествиях, научился рисовать и лепить диковинных животных, а в советское время стал основоположником безопасного, и очень доходного, анималистического жанра. Заполнив общественные места страны неисчислимыми быками, оленями, конями, он жил настоящим феодалом, принимая не всех желающих, а отборное начальство: министров, академиков, генералов. Засыпанный почестями, рабской лестью, подарками, тарусский барин дико ненавидел «левое искусство», а писателя Паустовского считал не потомком гетмана, а одесским босяком, покровителем шайки проходимцев и врагов народа.
Появление в городке Крымова, Заболоцкого, Ариадны Эфрон, Аркадия Штейнберга, Николая Оттена-Поташинского он принимал за личное оскорбление, и всячески измывался, гнул и сек.
Благодаря энергичному вмешательству «одесского босяка», в несчастной Тарусе появилось электричество, что мракобес считал форменной контрреволюцией. «Вон, — не раз размышлял он вслух, — царство ему небесное, Лев Николаич Толстой сочинял при свечах и стал зеркалом русской революции, а приблудный босяк провел электричество, а пишет неразборчиво!»
За расписной калиткой, опершись на статую рогатого козла, в дорогой монгольской камилавке, придававшей ему вид далекого предка Чингисхана, покорившего мир, стоял Василий Ватагин.
— Федя! — вдруг резанул ухо необычный, фамильярный басок командира. — Ты ренегат! Связаться с дураком Крымовым, это же надо! Раньше ты рисовал занятных морячков, а теперь портишь драгоценные спички! Федя, пощади невинную молодежь!
Пока владыка бушевал и распекал, Федя-Акробат, почтительно склонив седые кудри, рассматривал козла на кирпичном постаменте.
Загнав нас на задний двор, Ватагин плюхнулся на резной трон, продолжая внушать.
— Французы давно разучились рисовать, — порол он попавшего на глаза Вулоха, — свою беспомощность они прячут за беспредметную мазню, как этот проходимец Пикассо. А ты, — уставился он на меня, стоявшего по стойке смирно, — небось, подражаешь жулику Матиссу? Там нет ничего святого, одна вселенская бесовщина. Великую школу ортодоксального реализма сохранили мы, русские художники!
Не успел Володя Каневский протянуть руку к блюду с вишнями, как узловатый палец ткнул ему в грудь.
— А вот что ты читаешь, молодой человек?
выдал он стихи Пастернака, проглотив вишню с косточкой.
— Я так и знал! Узнаю врага народа! — самодовольно поглаживая бороду, начал Ватагин. — Да как ты посмел, шелудивый щенок, в моем присутствии читать стихи литературного белогвардейца! Таких гадов надо сажать в тюрьму, а не высылать за границу! Пошли все вон, вы мне надоели!
Будет заблуждением считать, что партийная вражда носила строго организованный характер. Местные интеллигенты, внештатные сотрудники газеты «Авангард», пастух Иван Бобров, счетовод Гастунский и отставной актер Прохор Аксенов, охотно разносившие добытую информацию из одного клана в другой, успевая выпить у Паустовского, а закусить у Ватагина, давно дежурили у калитки. Спешно покидая суровый двор тарусского мракобеса, мы видели, как трое разносчиков заразы бесшумно шмыгнули на кухню Ватагина, озираясь на приезжих студентов.
Однажды, уже в июле, Вулох, Каневский и я спустились к пристани рисовать лодку с Паустовским на корме. Сзади подкрался чернявый крепыш в болотных сапогах и задел славу французских художников, с чего мы заключили, что за нами незнакомый деятель искусства. Разговорились. Москвич, но живет в Тарусе, поближе к ссыльному отцу Успел жениться и развестись. Кормится службой истопника и давно рисует.
Вечером, с бутылкой перцовки, мы осмотрели творчество симпатичного истопника. Он снимал у древней старухи конуру два на полтора и упорно писал красками трогательную сценку с темным двором и женщиной, закутанной в черный платок. Живопись в духе «малых голландцев», сказал бы грамотный критик, ничего от современной, декоративной манеры, которой мы все тогда увлекались.
Изба родителей Эдуарда Штейнберга, живших неподалеку, была гораздо шире, с резным крыльцом и заросшим бурьяном садом. Внутри в живописном беспорядке висели рыболовные снасти, китайские свитки, старинные рамы с лопнувшей позолотой, большое полотно с изображением голой женщины с готическим фонарем в руках, автором которой оказался Борис Свешников, приятель хозяев. Шкафы были забиты книгами. В углу расстроенная фисгармония. На столе возвышался древний «Ундервуд» с листком недописанной поэмы:
Рядом фотография Ивана Бунина, старика сбритыми щеками и неожиданно толстым носом.
— Мой отец поэт и переводчик! — лукаво ухмыляясь, сказал Эдик.
На веранде опрокинулся стул и в комнату вихрем, загоняя облако табачного дыма, влетел выразительный мужчина с зычным голосом.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
Предлагаем третью книгу, написанную Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.