Враг народа. Воспоминания художника - [35]

На станции Каганович поезд стоял десять минут, и мы побежали в буфет. Шел второй час ночи, сонная буфетчица собирала по столам стаканы и подозрительно встретила пришельцев в рваных шапках. На ее простецком лице с опытным взглядом, сразу опознавшим в нас летучих воров, поднялись вопросительно брови.

— Налейте нам чайку пожалуйста, — пробурчал промерзший насквозь Вася Полевой.

Буфетчица потрогала титан с остывающим кипятком, наполнила три стакана и поджелтила чайной заваркой.

— С сахаром или без?

— По два куска на стакан, — за всех ответил Сашка.

Когда мы вытащили по куску хлеба и принялись уплетать, запивая кипятком, буфетчица нехотя спросила:

— Куда это несет вас леший, ребятки? — ее узкие, поросячьи глазки подозрительно прищурились. — Такая морозяка, а вы зайцами.

— Мы командировочные, — ответил я за всех, — посланы народом на совещание в Москву.

После Кагановича пришла настоящая зимняя ночь. До этого мы терпели холод, надеясь, что мороз поутихнет, но, как только состав набрал скорость, страшный ледяной шквал завыл по крышам вагонов, столбы с фонарями куда-то запропастились, и Вася снова жалобно завыл вместе с ветром. Шутки прекратились сами собой, а бесстрастная черная ночь ничего, кроме гибели в ледяной степи не обещала. Лишь бы дожить до Сталиногорска, где менялась бригада, там поезд стоит пятнадцать минут. Там можно войти в вагон, но стоит ли?

В Сталиногорске Вася Полевой вошел в открытую дверь спального вагона и не вышел. Поезд двинулся. Мы прыгнули на буфера и забрались на крышу, прижимаясь к трубе, изредка выпускавшей теплый дух. В это время на горизонте раздвинулось небо, вернее, в сплошном черном мраке появилось мутно-красное пятно, бросавшее отблеск на обледеневшую землю. В половине шестого начинался рассвет, который был необходим как тепло и жизнь. За Коломной, где поезд тормозил у высоких платформ, открывалось безмолвное движение пригородных электричек и по обеим сторонам бегущего поезда возникали черные и понурые силуэты рабочих людей. Ехать до Москвы оставалось недолго, когда распахнулась дверь, и раздался звонкий голос проводницы:

— Эй, вы, командировочные, слезайте с крыши в вагон. Ваш дружок давно спит в тепле, а вы мерзнете на холоде. Так и быть, без билетов доставлю в Москву.

Мы спустились по лестнице и прыгнули в тамбур. Пожилая проводница, до пояса закутанная в шерстяной платок, захлопнула дверь и прижала ее педалью.

Толкая друг друга в одеревеневшие спины, мы кинулись в полумрак душного вагона и мгновенно оказались на верхних полках. Васька давно спал, и, следуя его примеру, мы подложили локти под шапки и задремали.

За полчаса до приезда в столицу добрая проводница нас разбудила и вытолкнула в тамбур:

— Как открою двери, марш из вагона вон! Не мешайте людям выходить с вещами.

Васю Полевого, не бывавшего в Москве, столица потрясала.

Тысячи бегущих по мощеным улицам людей, дома, уходящие концами крыш в облака, подземная дорога с теплыми, сияющими лампами вагонами.

Мы выбрались из метро в «Охотном ряду» и пешком, вдоль кирпичных стен Кремля, запорошенных снегом, подошли к величественному порталу музея, где быстро собиралась очередь хорошо одетых, сытых и веселых граждан. Мы стали в хвост, а через полчаса стояли у входа на выставку.

Главную, мраморную лестницу музея украшал большой фотографический портрет Пикассо с черными, пронзительным и глазами, Невиданные картины испанца, ядовитые, дикие и разноликие, крушили и били самые устойчивые принципы. Значение этой выставки оказалось таким глубоким и цепким, покрепче колорадского жука, съедавшего наши картофельные поля. Чаще всего я задавался вопросом — как страна победоносного оптимизма и коммунизма, решилась показать советскому народу любимца американского капитализма?

Весь день мы слонялись по выставке, пока нас вежливо не попросили выйти.

На Павелецком вокзале мы бросились в буфет. Купили по бутылке кефиру с хлебом, уселись на кафельном полу и поели. Разомлев, я достал из кармана блокнот и принялся набрасывать спящих баб и мужиков и заснул над рисунком.

— Очистить проход для уборки, — уловил я милицейский голос. — Ишь, развалились, тунеядцы! Куда и откуда едем?

Вася и Санька рядом сидели на лавке.

— Пройдемте! — молодцевато велел милиционер.

В вокзальном отделении милиции за пустым крашеным столом сидел пожилой лейтенант и раскуривал папиросу.

— Вот, привел командировочных, — отчитался солдат.

— Мы студенты из Ельца, — дружно ответили.

Пожилой офицер встал из-за стола и осмотрел нас кругом, как обходят диковинный экспонат в музее, и сказал:

— Студенты учатся, а не ночуют на вокзалах. Короче — документы?

Офицер полистал наши книжки, проверил подлинность печатей и фотографий и положил под ладонь.

— Зачем в Москве?

— Мы приехали смотреть выставку Пабло Пикассо.

— Чего? Какой Павло Косой? Где живет?

* * *

На курсовой выставке 1957 года я выставил и учебные, и самостоятельные работы. Мои друзья показали решительно все, на что способно воображение. Вася Полевой разошелся до того, что рядом со своими опусами повесил детские рисунки, собранные на помойке.

Моя картинка с купцом Садко с протянутой рукой, сделанная с оглядкой на Николая Рериха — условный контур толпы на заднем плане и струг с извилистой резьбой, — вызвала единодушное одобрение худсовета.