Враг народа. Воспоминания художника - [28]

Конечно, мой глаз не был поставлен. Сочиняя исторические композиции, играя в графизм и условность, я допускал грубые просчеты в пропорции фигур, путал планы, смазывал объем и не видел цвета.

Это было косноязычное бормотание на ложном пути.

* * *

В летние каникулы второго курса (1955) я снова работал в Москве натурщиком. Там я попал на выставку мексиканской гравюры, привезенной другом нашей страны, умирающим от рака художником Диего Ривера. Гравюры меня ошеломили свободным полетом воображения и лихим резцом. Зрелище было похлеще морской атаки Виктора Пузырькова.

Я сказал об этом Фаворскому.

— Это модный на Западе маньеризм и деформация формы!

Самостоятельные, вне курсовые работы, которые я притащил на показ, вызвали его резкую критику.

— Все ваши орнаментальные сочинения высосаны из пальца, а не из жизни. Вы начитались русских былин и лепите все подряд черным контуром, не имея понятия, что такое объем в пространстве. Каждая фигура, каждое строение, каждое животное, земля и небо имеют свою массу и форму. Перед тем как браться за серьезную тему, надо увидеть все изображение целиком, потом разобраться в структуре облаков, планов, листьев. Это очень трудная задача, и ее надо решать!

Сказал и увез семью на дачу.

Мой напарник по шашкам Сашка Суханов лег в больницу на излечение от белой горячки. Старик Ефимов спал в кресле с собаками.

На чердаке с покатым потолком сидела одна Ирка Коровай, совершенно круглая, с крохотной головой, замотанной дырявым платком. На полу лежали свежие оттиски линогравюры.

— Пойдем в кино, — сказал я повелительно.

Я знал, что первый этап знакомства с женщиной начинается с культпохода в кинотеатр. Ирка собралась, и мы пошли в кинотеатр «Слава» на Владимирском шоссе, где крутили музыкальную трагедию «Бродяга» с индусом Раджем Капуром в главной роли. Моя клуша мирно сопела рядом, пуская пузыри с толстой губы. После двух часов тягучих песен индуса — «никто не ждет меня, а-а, бродяга я, а-а-а», мы возвратились домой вдоль забора Измайловского парка. Треп, как водится, велся вокруг посторонних и далеких от действительности предметов. Доверчивость Ирки сбивала меня с панталыку. Меня же методически гвоздила одна мысль — где уложить подругу. На мое горячее предложение посидеть на куче мусора она безоговорочно согласилась и, ловко опрокинувшись навзничь, подтянула к пышной груди.

Сразу скажу, опуская ничтожные подробности эротической возни новичка, что всю операцию я неправильно вычислил от начала до конца. Я и ломился в настежь открытые ворота, обманутым, несчастным хмырем болотным.

В такой женщине, обманувшей мои самые сладкие ожидания первой пробы и любви, я не нуждался.

Легко сказать: женись!

Ночью, шатаясь от любовного угара, мы разошлись по своим углам, а рано утром мой след простыл. Я уехал, с ней не простившись, оскорбленным и злым мужиком.

Это было лето безделья, лени и счастья.

Днем я купался в Десне, прыгая с моста, а вечером работал на «сковороде», где наяривал джазовый оркестр под управлением Льва Гуревича. Лихая молодежь, обливаясь потом, выбивала фокстроты, а глухой ночью, страдая от любовных укусов, задирала девкам юбки в кустах.

Я грезил полюбить девушку священной любовью поэта, чтобы навеки связать с ней жизнь, однако ничего из этой затеи не получалось.

После первого выхода на фокстрот начинались дикие рези в паху и ничем необузданное желание завалить партнершу в кусты и отодрать как следует, каждое провожание со «сковороды» сопровождалось несвязными, лживыми россказнями о прочитанном романе, о новом фильме «Смелые люди» или «Застава в горах», а кончалось самым простым и естественным — я кидался на нее у калитки, а она царапалась и брыкалась, выбиваясь из рук.

Драчун и выпивоха Басихин, хорошо певший в народном хоре, не раз хвастался легкими победами. Его летний роман с моей двоюродной сестрой Алкой закончился абортом и скандальным разрывом.

Днем ко мне приходил сосед Женька Гудилин. Он писал стихи в рифму Играл в шахматы. И к моему удивлению стал шрифтовиком в кинотеатре. На этом месте закончились его грезы о мировой славе поэта. Через год он женился, а десять лет спустя я его видел на лестнице колотившим афишу с названием фильма «Рабочий поселок» с огромной физиономией Людмилы Гурченко.

Учитель Вощинский, глядя на мои этюды с натуры, вспоминал далекий Париж, Китай, Австралию. Он пригласил меня в гостеатр на китайский спектакль, где рисовал декорации. Вместо китайской фанзы он поставил партизанскую землянку из хвороста. Ведущая актриса Комаровская, любовница Лешки Бондаренко, блондинка с густо подкрашенными «китайскими глазами», скулила над трупом убитого командира. Статисты в синих бумажных штанах дружно подвывали. Трафаретный задник с горками вдали был совсем не китайский, а брянский по силуэту и цвету. Зрители не могли понять, за каким чертом гремит медный таз в лесу и люди размахивают красными флагами с желтыми звездами.

В перерыве зрительный зал жевал в буфете бутерброды с икрой и пил водку. В зал возвращались неохотно и жидко хлопали под грохот кресел.

Драматургия Дюня и украшение Вощи некого провалились, и их больше не возобновляли. Брянский зритель оставался глубоко равнодушен к далекому Китаю, его могучей и опасной мудрости, высокой эстетике и особым ритуалам быта, совершенно чуждым нашему пролетариату.