Враг народа. Воспоминания художника - [13]

У каждой брянской семьи свое семейное ремесло. Моя жизнь начиналась с ниток, иголок и шитья. С пяти лет я мотал нитки в клубки, засыпая в работе.

Цивилизаторская деятельность отчаянных одиночек вроде моей матери и ее подруг оказалась никчемной на фоне наступающего Апокалипсиса. Поголовное пьянство брянской буржуазии, низкий нравственный уровень полиции и беспечность солдатни разрушили полезный почин.

Берлин приказал закрыть республику, как вульгарную лавочку, а бригаду добровольцев Каминского бросить в Европу, на разгром восставших поляков. Немцы, памятуя, что никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения, перед бегством выгребли дойных коров и город подожгли, как стог сена.

5. Моя несчастная мать

Наступая на пятки убегающим немцам, 17 сентября 1943 года в сожженный город ворвались бойцы 11-й Красной Армии.

Солдат в грязных обмотках сменили палачи.

Суд и расправу чинил генерал Гридин. Безродный мужик из сиротского дома, он неуклонно следовал генеральной линии партии с неограниченной властью душить, бить, расстреливать.

Прохвост Угрюм-Бурчеев, градоначальник города Глупова, — жалкий щенок по сравнению с сатаной Матвеем Гридиным, врагом рода человеческого. В брянском сквере до сих пор стоит чугунный бюст с окаменевшей рожей. Заметен китель военного покроя и отложной воротник с двумя ромбами в петлицах. Чистейший тип идиота с квадратным подбородком и тупым носом.

Первостепенной задачей этого идиота было истребление немецких шпионов, застрявших на русских печках.

Никто не видел, где живет генерал и что он ест. Он проносился на американском джипе как ураган, насаждая в людях страх и патриотизм.

Он все крушил без разбору.

Верным исполнителем его воли стал чахоточный кочегар из городской бани Димка Емлютин, знавший в городе всех не только в лицо. Власть доверила этому ублюдку высокий пост начальника «разведотдела».

На казенном самолете По-2 Емлютин летал в Москву с секретными докладами. Бывший банщик отличался завидной памятью. Он помнил наперечет не только членов партии «Витязь», но и всех торговок и воров брянского базара.

Значительную должность начальника отдела кадров — а кадры решают все, сказал тов. Сталин, — занимал Леха Бондаренко, человек отважный, но пустой и властолюбивый, что и погубило его впоследствии. Значительным изъяном его партийной биографии была женитьба на дочке брянского раввина Софке Блантер, лечившей его от раны в лесу.

Еще гремела канонада вдали, а брянчан бросили на расчистку пожарищ.

Душой и жизнью оставался базар, куда тащили все барахло, не конфискованное немцами, — серебро, хрусталь, картины, патефоны, книги, чтобы обменять на драгоценный кусок мыла и горсть гвоздей.

Ларек моей тетки Саши Булычевой походил на музей подержанных вещей. Брянские невесты могли купить у нее немецкий одеколон, беличью шубку на подкладке, шляпу с пером, чернобурку на плечо, фетровые ботики и отрез бостона на костюм.

По вечерам у нее танцевали под патефон, поговаривали, что тетя Саша выйдет замуж за генерала Гридина, не дождавшись мужа с фронта.

Палач Гридин знал, что победа обеспечена и подшита в историю, революционная затравка пушена в мировое болото капитализма. Европа глохнет от русских побед, один за другим отпадают пограничные соседи в пользу мирового коммунизма.

Мой дед Сергей Мироныч, задыхаясь солдатской махоркой, громогласно объявил:

— Брянский базар не умрет!

— Русская пехота непобедима, а русский мороз еще крепче, — добавлял больной грудью Федя Хлюпин.

На улице Коминтерна не досчитались окруженца Ивана Абрамова. Он значился в емлютинских списках, но бесследно исчез до появления советской власти.

Танцевали комики Штепсель и Тарапунька. Наяривал джаз-банд Леонида Утесова.

«Брянская улица на Запад нас ведет!»

После бегства немцев мы вернулись на пепелище.

Из остатков сарая мать и брат сколотили балаган с окошком размером в тарелку и стали жить.

Зимовали мы дружно. Было голодно, и спина леденела от мороза, но мы терпели, мечтая о хлебе и горячей русской печке. Дырявый балаган пробивало ветром и снегом, бессменно горевшая «буржуйка» не согревала тела. Мы вчетвером спали на дощатом топчане, не снимая тряпья и шапок. Каждое утро брат Шура брался за лопату; пробивал тропинку к проезжей улице Коминтерна и исчезал. Сестра Маня топила в чугунке снег и варила постный суп из гнилой картошки. Мать, не снимая полушалка, садилась за швейную машинку «Зингер» и строчила ватники на продажу. Потом Маня и я прилаживали к валенкам коньки и по оледеневшим канавам мчались кататься.

Однажды на дороге запыхтел огромный американский «студебекер», набитый молчавшими людьми. К нашей времянке подошел чахоточный партизан Емлютин с наганом на поясе, сказал одно слово «собирайся», и мать исчезла на полгода.

Без суда и следствия ее наказали за то, что мы два года жили под немцами.

Брат пропадал на вокзале, где у воинских эшелонов толкался народ, воровал что попадется под руки — вещи, консервы, хлеб. Раз у проезжих офицеров он стащил хромовые сапоги и обменял на мешок картошки. Месяц мы пекли картофельные «пляшки» на раскаленной буржуйке, пока мешок не опустел.