Враг народа. Воспоминания художника - [12]

Газета «Голос народа» сообщала, что Москву сдали немцам, что Сталин и его клика скрылись в Сибири, хотя на самом деле Москва держалась и Сталин ночевал в Кремле.

Обещанные витязями жилые дома, риги, молотилки, мельницы, крупорушки и просушки забыли возвратить их законным владельцам.

«Мы люди темные и беспартийные, — рассуждал брянский базар, — вон раньше жили без особой фортификации, нам новшества ни к чему!»

Под Новый год, когда православный народ пил самогон и гулял, главу республики Костика Воскобойникова пристрелили бродячие террористы. Они убили овчарку, в дом бросили бомбу и скрылись в глухом лесу.

На вакантное место главного витязя начальником назначили командира христолюбивого воинства Броню Каминского, бывшего техрука местного пенькового завода. Новый хозяин оказался круче своего предшественника. Казино и школа верховой езды продолжали существовать, но прогрессивно усилились военная подготовка, аресты и расстрелы врагов народа. Саботажников беспощадно секли и вешали. Здоровых и молодых унтерменшей гнали на культурную обработку в Германию.

Жизнь в европейской перспективе.

В лесах собирались дезертиры и народные мстители.

В ночь на 8 января 1942 года отряд лесных бойцов ворвался в столицу Брасово, поджег пеньковый склад, перерезал охранников и угнал с собой лошадей. Брянская республика оказалась в кольце партизанских отрядов, способных не только развести рельсы, но и атаковать в открытом бою.

Пользуясь новым законом республики, моя мать открыла швейную мастерскую по ремонту одежды. Доход был мизерный. Приходилось тайком гнать самогон и спаивать вооруженные силы и полицию.

Подневольная жизнь шла своим чередом. Вдовы кормили сирот. Закупали дрова и соль, а завистливые шпионы строчили доносы. Вне всякого сомнения, Брянская Народная республика могла существовать еще тысячу лет, ввести магдебургское право, дать вольность хлеборобам и трудящимся работу, но слабость промышленного потенциала «Третьего рейха» и загадочная русская душа испортил и лихо начатую цивилизацию.

Весной 1942 года запасы картошки и хлеба власть взяла силой и отправила в голодный фатерлянд. Швейное ателье матери обложили таким налогом, что его пришлось прикрыть.

У брянчан был существенный недостаток — они были не люди, а унтерменши. Кто и где так решил — не важно. Важно, что унтерменши озлобились и бросились в бега. На базаре появились подметные листовки большевистского содержания. В пригородном лесу объявился самозванец, выдающий себя за Стеньку Разина. Его логово пытались обезвредить, но осаду сняли и вернулись ни с чем. Особый взрыв народного возмущения вызвал приказ Берлина от 14 июля 1943 года:

«Изъять все пригодное к работе население и отправить в Германию с целью увеличения рабочих рук в Империи».

Полиция повязала лучшую подругу матери, бездетную Таньку Карпову и товарняком отправила в незнакомую империю.

Лето 1943 года открылось ослепительными вспышками смертоносного огня. Каждую ночь в угрюмом небе гудели русские самолеты, и немецкие зенитки огрызались на самолеты, бомбившие город. Забитые обыватели тащились в погреба и там дремали при горящих фитилях, пережидая налеты.

Я любил спать под бомбами.

Я помню запах ячменного кофе и хруст подкованных сапог.

У нас квартировал немец, артиллерист Бруно.

Моя мать, вдова в тридцать три года, томилась по мужской ласке. Чернобровая и белозубая, могучая баба изнывала от распиравшей любви. Природа наделила ее щедрым телом и горячим сердцем.

Но кому дать, в кого вцепиться в оккупационной зоне?

Мать не давала каждому встречному и поперечному, брызгавшему спермой. Слюнявых и пьяных мудаков она не жалела. Да они и не приставали к могучей женщине, способной придушить одной коленкой. Мать была не красоткой из казино и давала по личному выбору.

Перед тем как завалиться в постель могучей портнихи, артиллерист Бруно честно клялся в любви, мешая польские и немецкие слова:

«Я вернусь, я буду с тобой, пани родная!» — звучало вполне убедительно. Как отказать такому речистому немцу?

Они крепко еблись по ночам. Весну и лето 43-го мать счастливо прожила с немцем Бруно.

«Это был чистый и сильный мужик, не то что наши хлюпики», — вспоминала мать на старости лет.

Интимную связь с квартирантом, осевшим в нашей пятистенке, мать не прятала ни от нас детей, ни от сестер, тоже не терявших времени зря.

Безумие войны и беспросветная нужда не убивали универсальный мистицизм человеческой любви.

На исходе лета 1943 года самолеты Красной Армии все чаще навещали наш город, сбрасывая бомбы на крыши домов. Избы поднимались на воздух, как коробка рассыпанных спичек.

Мать корпела над «Зингером». Брат Шура жил по чужим норам, гадил немцам и бесшумно скрывался от полиции.

Раз крупный осколок влетел к нам в окно и больно царапнул по моим ногам, сразу в трех местах, разорвав мякоть стопы и задев кость под коленкой. Домашние средства оказались негодными. Завернув истекающего кровью младенца в простыню, Бруно потащил меня в немецкий лазарет, где умелый врач остановил кровотечение, перевязал и сказал, что долго буду жить.

Мясо срослось как на собаке, но из костей еще долго сочилась дрянь. Я долго прыгал на одной ноге и прибавилась малярия. Температура зашла за сорок, но болезнь ушла. Я проснулся живым.