Первую сажень глубины копали ретиво. Затем стали оглядываться на Сорокопудова. Он стоял уверенно. Снова копали.
— Труба! — вскрикнул вдруг Семка, — жестяная труба!
Народ бросился к яме. Все лезли наперебой, заглядывали. Труба шла наклонно. Принялись копать еще ретивей. Семка откапывал трубу. Она велась наискось к дому.
Сорокопудов взял у Анютки карандаш. Положил портфель на колени. Стал что-то чертить.
Труба привела под дупленую ветлу. Она подходила под самую ветлу и выходила прямо в дупло. Вскоре обнаружили и другую трубу. Та выходила в колодец. Лопата ударила в сруб. Тогда Сорокопудов показал Анютке чертеж вентиляции, нарисованный им.
— Механика, — тоном знатока заключила Анюта.
Под лопатами загудели бревна сруба.
— Готовь мешки! — крикнул весело Семка.
— Вот гад, скоро добро забыл, — процедил сквозь зубы Мотька и отошел подальше, чтоб не подать виду.
Топорами стали отколачивать и поднимать люк.
— Лом давайте!
— Пешню, не поддается.
Все увлеклись делом, часть народа, склонясь над ямой, помогала советами. Часть лезла в любопытстве в яму. Вдруг по толпе пробежало колыханье.
— Ложись! — заорал вдруг контуженный на войне Егор Высокий и, как дерево, повалился на землю, увлекая передних у ямы.
Не поняв в чем дело, толпа вдруг повалила за ним на землю. И тогда все услыхали, как что-то тяжело стукнулось о рыхлую землю, выброшенную из ямы.
— Подавись на моем хлебе! — крикнул весь белый Никишка, пошатнувшись в дверях.
Сорокопудов увидел под ногами зарывшуюся от падения в землю гранату Миллса, оборонительную, образца 1914 года.
Он вдруг ярко ощутил Анютку, доверчиво стоявшую рядом. И быстрее мысли — толчок его ноги отбросил гранату в яму с хлебом, где копошились шестеро десятников: Семка, старик Савохин, красноармеец Никитин и другие. Сорокопудов взглянул на них, на Анютку, на полегшую толпу и понял, что он сделал. Слезы обиды брызнули у него из глаз. Он вниз головой бросился в яму, грудью упал на гранату и вдавил ее рукой в глубокую прогалину земли между срубом, закрыл глаза. Шли томительные мгновения.
— Раз, два, три, четыре… — считал Егор Высокий, зажимая пальцы, ну, сейчас… — Егор встал. — Подымайтесь, братцы, не разорвалась.
Он подошел к яме. В одном углу лезли друг под друга десятники, самый слабый — Семка — остался наверху и тихо повизгивал.
В другом углу, уткнувшись, влепив рыжие волосы в глину, лежал Сорокопудов.
— Вылазь, братцы, не взорвется. Порченная. Вылазь! — громче повторил Егор.
Никто не ответил.
Тогда он спрыгнул в яму и взял Сорокопудова за плечи. Они были окаменелые, не гнулись.
— Товарищ… Сорокопуд. Милый, ты што!? — закричал Егор, тряся его изо всех сил.
Неожиданно Сорокопудов вырвался и ткнул его кулаками в бок.
— Ты чего, чорт, человека трясешь? Не даешь одуматься! — и выскочил из ямы.
В одной руке у него воронел маузер. Толпа отхлынула на обе стороны. Он вскочил на крыльцо, в сени. В сенях заворкотало.
— Пойдем, папаша милый, поедем со мной. Тебе там лекцию прочитают, отчего старые гранаты не рвутся!
Никишка перевивался у него под ногами.
— Сторожей к хлебу! Ждите меня послезавтра! — кричал Сорокопудов, несясь по рытвинам в грохочущей таратайке. Наверху развевались его рыжие волосы. Внизу как пес, на четвереньках, сидел под ним Никишка.
