Врачеватель вселенной - [6]

Он — тогда еще ребенок — сидел в саду. Стоял голубой и терпкий, как вино, осенний лень, и воздух был свежим-свежим, и солнце было ласковым-ласковым — таким свежим и таким ласковым, каким что-то может быть только в детстве.

Листья золотым дождем осыпались с высокого дерева, и он подставлял руки, чтобы поймать лист — не какой-то определенный, нет, он просто протягивал руки и ждал, когда какой-нибудь из них спорхнет ему на ладошку, расходуя за этот единый миг всю ту безоглядную детскую веру, какую только может испытывать человек.

Он закрыл глаза и попытался снова возродить пережитое, попытался перенестись в далекий миг и стать тем маленьким мальчиком, каким был в тот день, когда с дерева дождем падало золото.

Он перенесся туда, но все вокруг утопало в дымке, картинка была тусклой и не желала проясняться, ибо что-то происходило: там, в темноте, появилась еле различимая тень и послышался чмокающий звук влажных туфель по земле.

Он распахнул глаза, и осенний день померк, и кто-то приближался в темноте — словно кусок мрака отделился, обрел форму и надвигался на него.

Он услышал тяжелое дыхание, хлюпанье туфель — и движение прекратилось.

— Эй ты, — неожиданно раздался хриплый голос. — Ты, там, кто ты такой?

— Я здесь недавно. Меня зовут Альден Стрит.

— Ах да, — сказал голос. — Новенький. Я шла взглянуть на тебя.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказал Альден.

— Мы здесь присматриваем друг за другом, — сказал голос. — Заботимся друг о друге. Мы здесь одни. У нас нет другого выхода.

— Но вы…

— Я Китти, — сказал голос. — Это я кормила тебя супом.

Она чиркнула спичкой и прикрыла ее ладонями, как будто пыталась защитить крошечный огонек от тьмы.

Только трое, подумал Альден, трое против тьмы. Ибо огонек был одним из них, он, живой и трепещущий, стал с ними единым целым — и сражался с мраком.

Он увидел, что пальцы у Китти — тонкие и чуткие, изящные, как старинная ваза из фарфора.

Она наклонилась, все еще прикрывая ладонью пламя, и поднесла спичку к огарку свечи, воткнутому в бутылку, которая, судя но высоте, стояла на столе, хотя стола в темноте не было видно.

— Мы здесь нечасто зажигаем свет, — сказала Китти. — Эту роскошь мы редко можем себе позволить. Спички — слишком большой дефицит, а свечи чересчур коротки. У нас здесь очень мало всего.

— Не нужно, — запротестовал Альден.

— Еще как нужно, — сказала Китти. — Ты здесь новенький. Не хватало только, чтобы ты оступился в темноте. На первое время мы зажжем для тебя свет.

Свеча занялась и заморгала, разбрасывая по сторонам мятущиеся тени. Потом огонек загорелся ровно и очертил в темноте тусклый круг.

— Скоро утро, — сказала Китти, — за ним настанет день, а свет дня хуже, чем ночная тьма. Днем все видишь и понимаешь. В темноте можно хотя бы думать, что все не так уж и плохо. Но это самое лучшее — маленькое озерцо света, чтобы устроиться в темноте.

Он увидел, что она немолода. Волосы слипшимися сосульками падали на лицо — худое и изможденное, покрытое морщинами. Но за этими сосульками, за худобой и морщинами скрывалось нечто большее — какой-то дух вечной юности и жизненной силы, который ничто не смогло сломить.

Теперь, когда пламя свечи горело равномерно, озерцо света разлилось чуть пошире, и он мог разглядеть строение, в котором они стояли.

Оно было крошечное, не больше хижины. На полу лежал тюфяк, рядом

— сброшенное им одеяло. Еще там были колченогий стол, на котором горела свеча, и два деревянных чурбака, служившие стульями. На столе стояли две тарелки и две белые чашки.

Между досками, составлявшими стены хижины, зияли щели, на месте ссохшихся и вывалившихся сучков там и сям темнели круглые глазки, открытые во внешний мир.

— Это было ваше жилище, — сказал он. — Я не хотел причинить вам беспокойство.

— Не мое, — ответила она. — Здесь жил Гарри, но он не станет возражать.

— Обязательно надо будет поблагодарить его.

— Не получится, — сказала она. — Он мертв. Теперь эта хижина твоя.

— Я не займу ее надолго, — заверил Альден. — Я не собираюсь здесь оставаться. Мне нужно возвращаться.

Она покачала головой.

— Кто-нибудь пытался? — спросил он.

— Да. И все вернулись назад. Ты не сможешь преодолеть болото.

— Но док-то пробрался сюда.

— Док был большим, сильным и крепким. И им двигала веская причина.

— Мной тоже движет веская причина.

Она подняла руку и отбросила с глаз волосы.

— Никто не отговорит тебя от этой затеи? Ты все решил серьезно?

— Я не могу остаться, — сказал он.

— Утром, — пообещала она, — я отведу тебя к Эрику.

Дрожащий огонек свечи весело желтел в темноте, и золотая листва снова посыпалась дождем. В саду было тихо, и он выставил руки ладонями вверх. «Всего один листик, — думал он, — мне не нужно ничего больше, один листик из миллионов опадающих на землю».

Он пристально смотрел, а листья пролетали мимо и падали повсюду вокруг, но ни один из них не лег ему на руку. А потом внезапно появилось что-то — не лист, нет, бабочка, которая выпорхнула из ниоткуда, словно лист, голубая, как дымка над далекими холмами, голубая, как припахивающий дымком воздух осени.

На мгновение бабочка застыла в воздухе над его протянутыми ладонями, а потом стремительно упорхнула вверх, решительно преодолевая встречные потоки облетающей листвы — голубая пылинка в золотом море.