Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка - [19]

– А с чего вы вдруг решили, что мы непременно должны сесть именно к вам? Вот в эту, как вы говорите, телегу? – снова удивился я, нисколько не вняв замечанию гнусной самовлюбленной сущности.

– А что, есть альтернатива? – вопросом на вопрос ответил мне затылок в нахлобученно-засаленной шапке-ушанке. – Куды вам, турыстам, деваться? Дорога-то все равно одна. Другой вот нет и не было. Да, похоже, уже и не построят. Так что, господа и дамы, товарищи и товарищихи, седайте по-быстрому. Не то пешком идтить придется.

– Слушай, – обратившись непосредственно ко мне и при этом сильно дернув меня за рукав, грубо вмешалась в наш разговор Людмила Георгиевна, – хватит тебе философствовать-то, в конце концов. Давай-ка уж не рассуждай, ей-богу. Делай, что тебе говорят, да, действительно, поехали уже.

Я не стал спорить с богатой женщиной. Сняв рюкзак, забросил его на телегу, а затем и сам, правда не без труда, кряхтя вскарабкался туда же.

– Но-о, милая, – чмокнув губами, водила змазданул вожжами по тощим бокам безропотной лошадки, и мы все скопом, не особо поспешая, тронулись-таки в путь. Нет, я не устану повторять: «Бред. Сущий бред, да и только».

Эпизод восьмой «Через реку Стикс»

Лошадь шла неторопливым, размеренным шагом, а мы вот уже как битый час ехали по идеальной дороге, пересекая это чертово поле с богатым разноцветием, у которого и, вправду, не было пока ни конца ни края.

Наш возница оказался очень разговорчивым товарищем, и практически весь пройденный за это время путь он своего рта не закрывал. Меня такое положение сильно поначалу раздражало, но я потом привык. А вот моя спутница, как раз напротив, задавая стручку с золотыми часами «Omega» различного рода вопросы, активно поддерживала с ним беседу:

– …да, забавный ты мужичек. Ну, хорошо, а звать-то тебя как?

– Меня-то? Хароном кличут.

– Как? Хароном? А почему Хароном? – удивилась вдова.

– А это персонаж из древнегреческой мифологии, – лениво встряв в содержательную беседу моих разговорчивых спутников, ненавязчиво блеснул я своей позавчерашней эрудицией. – Перевозил через реку Забвения в долину смерти до тошноты надоевших богам человеков. Весьма символично, между прочим.

– Во-во, – активно поддерживал меня старичок, – в самую точку, как говорят. Так оно и было.

А вообще-то сызмальства Карпом зовут. Карп Тимофеевич я. Ну, а сельчане все Харон да Харон… Харон да Харон… Ну, думаю, шалавы, раз так – так и нате вам! Взял да и принял язычество. Как официальную, значит, религию. Что я им, понимаешь ли, клоун какой-нибудь, что ли? Вот уж вы тогда, красавицы языкастые, и получайте по полной со всеми хвостами.

Мы переглянулись с Людмилой Георгиевной, но улыбаться у нас уже, видимо, не было сил. Оба устали, и клонило ко сну. Уж меня так, во всяком случае, точно.

– Скажи мне, милейший Карп Тимофеевич, – зевнув, что называется, от души, спросил я Харона, – а долго еще?

– Да что тебе, барин, ответить? Быстрее не будет. Уж так у нас заведено. Сейчас, к примеру, вон из-за того холма красные повыскакивают. Нынче их очередь. Шашками начнут махать, слова всякие неприличные про революцию горланить.

– Постой, родимый. Ты что бредишь? Какие, к черту, красные? – глядя в походное зеркальце и поправляя волосы на голове, между делом спросила Харона Людмила Георгиевна, но вот мою сонливость почему-то как рукой сняло. – Откуда здесь красные? Ты бы еще вспомнил, родимый, про восстание Ивана Болотникова, – спрятав зеркальце в карман рюкзака, иронично добавила вдова.

– Ну говорю же: вон из-за того холма… – Харон обернулся и, вероятно узрев резкую перемену на моем, всему миру открытом лице, попытался меня успокоить. – Да ты не бойся, барин. Это они все поначалу дюже грозные, а дашь им пару очередей, так сразу врассыпную. Потом, правду сказать, с версту за телегой плетутся, тихие да мирные. Идут, понимаешь ли, плачут и все просят, чтобы там какого-то их вождя наконец в землю закопали. И лошади-то ихние ведь тоже с ними плачут. Вот, подишь ты… Кстати, барин, там за тобой калашников должон лежать, так ты уж, будь любезен, подай-ка мне его. Так, на всякий там разный случай.

Повернув голову, я увидел за своей спиной торчащее дуло автомата, застенчиво выглядывавшее из-под плотно утрамбованной соломы. И как же я мог его не заметить, когда садился в телегу? Ну, судя по всему, усталость. Однако вот что странно: учитывая мою патологическую трусость и невероятную осторожность, я почему-то, словно под гипнозом, совершенно спокойно и безбоязненно исполнил просьбу старика.

Получив из моих рук автомат Калашникова, Карп Тимофеевич привычным движением руки передернул затвор, положив затем нешуточную игрушечку рядом с собой.

– Скажу тебе, барин, честно: жаль мне их, горемычных. До сей поры маета у них от энтовой их революции. Покоя себе никак не найдут. Что белые, что красные, что зеленые – один черт. Все одинаковые. Сначала у них лозунги, потом «жрать давай», «скидавай сапоги», а потом все одно – плачут как дети. А белые… так те туды же. Как и красные, тоже просят ихнего вождя опять же закопать… Ну, тот, что с красными, значит, якшался. Слушай, видать большая сволочь был, что насолил и тем и этим. Ты хоть знаешь про кого они? А, барин?