Вполне современное преступление - [4]

— Тогда почему же, — спросил я, — он побежал к выходу? Ему нужно было пойти на пересадку.

Катрин качнула головой, ее, мол, ничуть все это не интересует, я собрался еще что-то добавить, но чей-то серьезный голос с мягкими интонациями заставил меня вздрогнуть:

— Не правда ли, здесь уютно?

Я обернулся на голос и с неудовольствием обнаружил, что обратившийся с этими словами незнакомец стоял почти вплотную ко мне, склонившись над самым моим затылком. Высокий, с рыжеватой бородкой, как у Христа, в застегнутой на все пуговицы кожаной куртке, надетой прямо на голое тело. Рядом с ним, чуть позади, держался парень среднего роста в цветастой рубашке, с густой нечесаной шевелюрой. А за его спиной я заметил еще троих или четверых типов, один из них потрясал медной трубой.

— Не правда ли, уютно? — повторил юноша с бородкой как у Христа.

Я шутливо ответил:

— Весьма уютно, мсье, — и, посчитав, что разговор окончен, снова повернулся спиной к собеседнику, лицом по ходу поезда. Однако незнакомец, широко шагнув по проходу, прошел между скамейками, зацепив по дороге мой ботинок и даже не извинившись, уселся напротив нас и, сверля взглядом Катрин, спросил, каково ее мнение на этот счет.

— По-моему, весьма уютно, — ответила она, не опуская глаз.

Незнакомец вытянул ноги, и его сапоги из тексана очутились между нашими с Катрин ногами.

— Промеж буржуев! — насмешливо провозгласил он.

Катрин покраснела, но я сказал, боясь, что она вспылит:

— Ну знаете, такие буржуи, как мы…

Мои слова были прерваны парнем с густой копной волос, который плюхнулся на скамейку рядом с бородачом.

— Одно удовольствие ехать в первом классе, — сказал он, — особенно когда у тебя билеты во второй, — и, выбросив, словно для удара, руку вперед, ткнул мне прямо под нос погашенный билет второго класса, я невольно отпрянул назад, а он громко захохотал.

Положение становилось невыносимым. Я взял Катрин за руку, решив пересесть на другую скамейку, чтобы не видеть больше этих грубиянов, но тут бородач весьма учтиво попросил меня извинить его товарища. Потом, упрекнув самого себя за бесцеремонность, подобрал ноги, видимо беспокоясь, что занял все пространство между скамьями. Такая предупредительность после такого хамства сбила меня с толку, но в то же время я приободрился: эти парни лучше, чем кажутся. Как ни раздражала их наглость, в ней скрывалось даже какое-то обаяние. Надо было показать им, что мы не хуже их умеем пошутить и что, хотя одежда наша в чем-то и напоминает одежду буржуа, ничего общего с ними мы с Катрин не имеем. Крестьянский сын, я с тринадцати лет сам зарабатывал себе на жизнь и лишь ценой неслыханных жертв сумел подняться по социальной лестнице, ни разу не предав дело борьбы пролетариата. Мне хотелось бы также объяснить, почему мы ездим в первом классе. Хоть эта привилегия и претила моим демократическим принципам, однако на то имелась веская причина: из-за своего тромбофлебита Катрин не могла простоять на ногах целую остановку. А во втором классе она рисковала остаться без сидячего места.

Стараясь подладиться под них и держаться непринужденно, я чуть подпрыгнул на сиденье, призывая Катрин засвидетельствовать жесткость и старомодность молескиновой обивки. Но как раз в эту минуту чья-то рука сбила с меня шляпу, а другая рука сдернула очки. Я услышал голос бородача:

— Осторожней, дедуля, у тебя кепочка упала.

Потом голос его сообщника:

— А где твои стеклышки, папаша! Сам уже не помнишь, куда что кладешь.

И в то же мгновение я услышал крик Катрин и бросился ей на помощь, хорошенько не понимая, что происходит и что я сам делаю. Вскочив с места, я потребовал вернуть мне очки, без них я ничего не вижу. Толчком в грудь меня усадили снова.

— Отдай ему стеклышки, Чарли! — сказал бородач.

— Успеется, — ответил Чарли.

Я крикнул и попытался было встать, но ладонь, опустившаяся на мой лысый череп, удержала меня, и чьи-то руки надавили мне на плечи.

— Отдай ему стеклышки, Чарли! — повторил бородач.

Чарли поднес очки к самому моему носу, но схватить их я не мог, хулиганы, стоявшие позади скамейки словно клещами вцепились мне в плечи.

— Умница, папаша! — сказал Чарли, нацепляя мне на нос очки.

Теперь я видел, и это придало мне сил. Рванувшись из их рук, я вскочил с места, обернулся и крикнул, зовя на помощь. Но кроме нас, в вагоне было всего трое пассажиров, трое статистов, предпочитавших ничего не слышать: сорокалетний мужчина, углубившийся в чтение «Монд», и два папенькиных сынка, старавшихся даже не смотреть в нашу сторону. Впрочем, никто меня не услышал. Голос мой заглушили хаотичные вопли трубы, в которую дул хулиган с льняными волосами, в то время как остальные хором подхватили последний шлягер Мишеля Фюгена «Вот он праздник».

Все это продолжалось минуты две, не больше, и, когда поезд стал замедлять ход, приближаясь к станции Сегюр, я собирался выйти из вагона, я хотел принести жалобу служащим администрации метро, обратиться в полицию, поднять всех на ноги, одним словом, действовать!

— Ну-ка, Серж, ты наступил на чеплашечку мсье! — сказал Чарли, обращаясь к бородачу.

Серж вытащил из-под сапог мою измятую шляпу, нахлобучил ее мне на голову и, ухмыляясь, похлопал меня по щеке. Тогда Катрин, у нее тряслись губы и все морщинки на лице, обозвала его ничтожеством. В полном отчаянии я завопил: