— Ничего разводьице – десять миль.
И тут же передает на «Сибирь»:
— Впереди курсом 240 – разводье длиной десять миль.
Разводье вклинивается в лед, но тут уже поменьше торосов.
Мы еще минут двадцать идем вперед и видим, как на горизонте льды обрываются. Неужели полынья?
Летим над почти чистой водой – только тоненькая корочка серого льда лежит на ней. Летим, а разводье все не кончается.
— «Сибирь»! Впереди курсом 260 море воды.
Можем возвращаться. И так уже три часа в воздухе.
Мы подлетаем к «Сибири» и видим, как меряет шагами вертолетную площадку Николай Иванович Проколейко. Он так и не уходил с кормы все три часа. Миронов говорит мне:
— Вот так всегда. Мы с Иванычем с семьдесят пятого года еще на «Арктике» вместе плавали, и, какой бы мороз ни был, пока вертолет не сядет, он не уйдет.
— Разве это необходимо? — спросил я.
— Необходимости такой нет. И я работал с бортмеханиками, которые только вертолет в воздух – на диван и отдыхают. Но Проколейко уж такой человек, что, пока вертолет не сядет, он не успокоится. Хотя готовит он машину отлично и хоть сам бог ему приказывай выпустить Ми-2 в воздух побыстрее, он, если все не проверил, никого к машине не подпустит.
Евгений Николаевич сказал:
— А все-таки есть смысл в том, что он всегда на палубе. Конечно, случись что с нами в воздухе – Николаю Ивановичу нам не помочь. Но пролетая над «Сибирью», глядя на его маячащую на корме фигуру, мы знаем: нас ждут, за нас волнуются. И это помогает. Придает уверенность, успокаивает. Хотя я человек не сентиментальный и в Арктике не первый год.
«Сибирь» сделала их друзьями – ледового разведчика Борисова и командира Ми-2 Миронова. Они научились понимать друг друга моментально, без слов.
Для Миронова Борисов – такой же близкий человек, как и Валерий Лосев – ледовый разведчик «Арктики», с которым вылетали они на поиски проходов и когда «Арктика» шла в прошлом году к Ямалу, и когда шла она к полюсу.
Я стал расспрашивать Миронова о рейсе к Северному полюсу. Он сказал:
— Судите сами: сто четырнадцать часов «Арктика» шла в тяжелом льду. Из них шестьдесят четыре мы были в воздухе.
Ничто так не сближает людей, как трудная работа, которую они делают вместе. У Миронова с Лосевым было много такой работы. В прошлом году им пришлось по дороге на Ямал выводить «Арктику» из Карских Ворот: атомоход двое суток не мог двинуться с места. Они летали три часа подряд и, так и не найдя дороги, сели, заправились и снова поднялись в воздух. И только на шестом часу позади «Арктики» нашли проход. Атомоход развернулся, вышел на единственную на десятки миль кругом трещину.
…Мы подлетели к «Сибири». Делаем круг над атомоходом и зависаем низко-низко надо льдами, прорезанными черной полосой разводья.
— Идите на меня, — звучит сейчас в рубке «Сибири». — Мы у самого входа в разводье.
Висим надо льдом и ждем, пока «Сибирь» пробьется к вертолету, и штурманы увидят, где лучше войти в полынью. Делаем круг и слышим в наушниках:
— Курс 220. Скорость 9 узлов. Добро на посадку.
…Сибирь» шла по широкой, свободной ото льда полынье. Шла красиво, плавно, быстро.
— Пусть хоть немножко отдохнет ото льда, — сказал ласково капитан, будто говорил не об атомоходе, а о каком-то уставшем от тяжелого пути живом существе.
— Пусть отдохнет, раз ей наш кормилец такую дорогу нашел.
Человек стоял на голове. Стоял на голове и вдруг услыхал сзади голоса двух ребят:
— Это что за сумасшедший?
— Ты потише – это главный механик атомохода «Ленин».
— Да брось ты. У главного механика нашивок по локоть и краб на фуражке… Будет тебе главный механик на голове стоять!
Следзюк, не вставая на ноги, повернулся на 180 градусов и сказал:
— А ты попробуй так постоять.
Парень попробовал – неуклюже взбрыкнул в воздухе ногами и разлегся на полу.
Александр Калинович улыбнулся:
— Вот будем на ледоколе с тобой плавать и на голове научу стоять.
Это было двадцать лет назад – в общежитии Адмиралтейского завода, строившего первый в мире атомный ледокол. И хотя день был загружен до предела, Следзюк всегда находил полчаса, чтобы заняться йогой. Как находит он их и сейчас, когда плавает главным инженером-механиком «Сибири».
— Без йоги я бы такой нагрузки, какая была на «Ленине» и какая сейчас на «Сибири», не выдержал, — говорит Александр Калинович. — Кто-то из мудрых пошутил: «Мы в молодости только тем и занимаемся, что портим свое здоровье, чтобы передать старости одряхлевшее тело». Так вот мне почему-то не хочется передавать старости одряхлевшее тело. И в этом деле йога помогает.
Была ночь, а ночь в апреле в Арктике длится часа три – где-то с двух до пяти. За иллюминатором трещали льды. И вдруг шум утих. «Сибирь», словно устав от бесконечной тряски, замерла. Александр Калинович подошел к иллюминатору, отдернул занавеску, и вместе с ночью в каюту вошла тишина.
— Хорошо, — сказал я, порядком устав за последнюю неделю от этого ни днем, ни ночью не замолкающего скрежета льда. — Тихо.
— Да нет, скучно, — вздохнул Следзюк. — Пароход должен плыть, вздрагивать от ударов об лед…
— И вам не надоедает этот шум?
— С тех пор, как меня выдернули на двенадцать лет на берег, я по всему этому здорово соскучился. И с удовольствием пошел на «Сибири»… Там, на берегу, не хватает моря. Здесь, в море, скучаешь по берегу. Всегда чего-то не хватает.
