Вперед, государь! - [46]

— Не суждено ей, наверное, — Зверяница кисло сморщилась. — У Солнца своя дорога. Простым Стихиям не чета.

«Ах, вот же они, судьбы Стихий! — она отыскала их нити даже под руками ягой Бабы. — Вот золотая нить Солнцева, серебряная Месяцева, а возле них моя, медная…» — ох, наплела Матушка, ох, запутала. Ещё какую-то нитку, чёрную как ночь, сбоку привила. А рядышком две ветки рябины вставила…

— А вот это-то зачем, что это?.. — начала Зверяница и осеклась. Даже язычок прикусила.

— Ну, спрашивай, раз начала! — ягая Баба нахмурилась, посуровела, даже глаза похолодели.

— А всадники День, Заря и Ночь — хорошо ли живут? — полудница выкрутилась. — Встретила их по дороге. Справляются ли без меня, да без Месяца и без Солнца?

— Что им сделается! — ягая Мать засмеялась: — А ты молодец, хитрее меня будешь, не про тайны спросила, а про то, что за двором видела. Ну, проси, проси, дочка! Вижу же, что с наболевшим к Матери пришла.

Зверяница собралась с духом, набрала побольше воздуху и выпалила:

— Мамочка, родненькая! Уступи мне своё место. Хоть на день или на два, но только уступи!

Ягая Баба хохотнула, привлекла её к себе, в макушку губами ей ткнулась:

— Людские судьбы вместо меня рожать будешь?

— Да где уж мне, — девчонка-полудница замялась. — Мне бы здесь встретить кое-кого. А ты, мамочка, той порой отыщи его, ну, того, ну, другого, — она смущённо затеребила поясок платья. — Помоги мне, направь его, куда следует. Ну, мамочка, родненькая, не отказывай!

— Да кого и куда направить, глупая? — ягая Мать отстранилась. — О ком ты?

— Так знаешь ведь, мам, — Зверяница закусила губу: — Зачем спрашиваешь?

«…Слышишь, сказитель. Или кто ты? Охотник с собакой, воин на коне — мне не важно. Это моя история, я соткала её в кружево судеб и не намереваюсь отчитываться, почему да зачем я так поступаю. Но… Видишь ли, это моя особая дочка, хоть я и часто забываю о ней, заботясь о тысячах других моих деток. Просто она заходит ко мне. А ещё она одна зовёт меня Мамочкой. Ясно тебе? Не задавай больше вопросов, почему это я послушала её да зачем пошла искать и приводить в чувство этого, как его, позабывшего весь белый свет Балду-Покатигорошка…»

Дородная, чреватая, пышнотелая Баба вздохнула и по-матерински поохала. Посмотрела, пораздумывала. Да и опять дочку-полудницу в лоб поцеловала.

                                                  ***

«…Слезай с серого коня, воин. Тебе пора садиться на серого волка. Твой конь — это знак твоей власти над природой мира земледельцев, торговцев и воинов. Но здесь твой мир закончился. Здесь — Лес. Здесь моя власть, и тебе лучше обратиться серым волком, если хочешь идти дальше. Ты не оборотень?…»

Любому, кто пойдёт за Стихиями мира, не миновать в пути дома ягой Бабы. Князь-королевич про это слыхивал, но по легкомыслию не брал в голову. В тот памятный денёк главный советник, едва вылез из поганого болота, велел царевичу собираться в дорогу. А мать с отцом в первый раз в жизни его не остановили. Отец даже напутствовал:

— Отправляйся-ка ты, дружок, за урожайной богиней хоть на край света. Запомнил? И без Ненаглядной Живы домой не возвращайся.

Запас сухарей иссяк у царевича ещё до того, как знакомый лес растаял в тумане. На пути вдруг возник нелепый домишко с птичьими ногами. Ни дома с ногами, ни поляны вокруг него прежде в этом лесу не было. Здесь не свистели птицы, на ветках не шевелились листья. Тишина переплела собою деревья. Зазвенело в ушах. Царевич заохал, схватился рукой за рёбра и стал терять сознание, ноги подкосились и дальше не пошли.

«…Да, это так, царевич. Дом тебя впустит, повернётся дверью в заповедную сторону и выпустит. Вот только живому человеку этот путь заказан. Страна смертных людей здесь кончается. Впрочем, ты можешь попытаться позвать ягую Хозяйку и умолить её сжалиться — пропустить тебя живьём да не навсегда, а лишь на малое время…»

— Эй, — оробел царевич. — Хозяйка! — решился позвать и вдруг сообразил, как надобно кричать: — Ну-ка, встань, изба, по-старому, как ягая Мать тебя ставила: к входящему — входом, а выходящему стань выходом!

Лопнула вяжущая тишина. Загудел струной ветер. Весь мир затрясся и вздрогнул. Клубочками покатились облака в небе. Царевич не устоял, кубарем полетел через поляну и очутился на другой стороне — в ином мире. Он еле успел подняться, как дверь избы отворилась, и заветный дом вспыхнул изнутри ярким светом.

На пороге стояла ягая царевна и, томно вздыхая, вышивала заговорёнными нитями: стежок сделает — сады зацветут, другой сделает — в садах плоды завяжутся, третий — уже ветки от плодов гнуться, их собирать пора.

— Это… Это Золотое Царство? — царевич зажмурился от золотого света, что горел за спиной у ягой Девицы.

Девица фыркнула:

— Сразу тебе и Золотое. Как же! С тебя, дружок, и Медного хватит, — Зверяница оглядела его и сжалилась: — Заходи, витязь, заходи. Угостить тебя, в баньке попарить? Не стесняйся.

Царевич, робея, переступил порог. От прикосновения к миру Стихий дурманом кружило голову. Зверяница не сдержалась, хихикнула в ладошку:

— Конь-то твой где, витязь? Чаю, коня по дороге волки съели?

Царевич смолчал. Коня он и вправду потерял. Долго искал его и нашёл чьи-то кости, но своего коня или чужого, того не ведал.