Возвышенное и земное - [5]

Когда часом позже Мама тихонько приоткрыла дверь, чтобы взглянуть на Вольферля, он сидел, привалившись к двери, и крепко спал. Она стала укладывать его в кроватку, и тут в комнату вошел Папа. Папа больше не сердился. На губах ребенка играла блаженная улыбка, словно ему снился какой-то удивительно приятный сон. И тут Папа вдруг понял – в этом спящем ребенке заключены все их надежды. Он горячо поцеловал его, но Вольферль даже не шелохнулся.

На следующее утро Вольферль ничего не помнил, кроме музыки. И когда оказалось, что он может напеть мелодию, его восторгу но было предела. Он повторил ее несколько раз, а потом стал пробовать на разные лады – это тоже было удивительно весело.

2

Леопольд рассказал своим друзьям, как Вольферль боролся со сном, чтобы послушать музыку Скарлатти-младшего, но ему никто не поверил.

Аббат Буллннгер сказал: – Он не спал просто потому, что не хотел ложиться, обычные детские капризы.

Доктор Баризани заявил, что, если мальчик будет так поздно ложиться, это пагубно отразится на его здоровье. Леопольд возразил – Вольферль не болел ни одной серьезной болезнью.

– Не болел, так заболеет, – ответил доктор. Господин Шахтнер оказался еще большим скептиком.

– Вы, пожалуй, скажете, что ребенок знал, чью музыку слушает.

– Этого я не скажу, – возразил Леопольд. – Но он понимал, что музыка хорошая.

– Просто ему правится все новое. Как всем детям.

Леопольд промолчал. Он сам предложил придворному трубачу встретиться в «Музыканте» – маленькой зальцбургской таверне, где обычно собирались музыканты, по теперь усомнился, стоило ли это делать. Скептицизм друга удивил и обескуражил его. Леопольд не ждал такого от Шахтнера; Андреасу Шахтнеру, темповолосому стройному баварцу, обладавшему острым умом, было всего двадцать семь лет. Они быстро подружились, так как трубач был к тому же хорошим скрипачом, неплохим поэтом и отменно знал литературу – качества, которые Леопольд ценил в людях. Поэтому он вновь попытался объяснить, что именно чувствует в Вольферле.

– Когда я сажусь за клавесин, он всегда тут же, рядом, и ни за что не хочет идти в кроватку.

– Может, ему надоела кроватка. Поэтому он и готов слушать музыку. Между прочим, Леопольд, вас очень порицают за отзыв о нашей музыке, который вы дали берлинскому издателю Марпургу.

– Кто порицает – итальянцы при дворе его светлости?

– Не одни только итальянцы. Быть может, вам не стоит столь откровенно показывать, что вы стремитесь стать капельмейстером здесь или где бы то ни было.

– Может, мне к тому же следует возносить хвалу небу за то, что я в поте лица зарабатываю четыреста гульденов в год как помощник капельмейстера, да еще несколько гульденов, если архиепископу придется по душе музыка, которую я сочиняю для его собора? Вы не хуже моего знаете, что мне платят гроши.

– Никто вас не осуждает за то, что вы хотите улучшить свое положение. Только не надо это делать в ущерб другим.

Леопольду очень хотелось ответить в пренебрежительном тоне, но Шахтнер был из тех, кто мог настроить против него архиепископа. Легко сказать: «Ното proponit, Deus disponit»[1], на деле судьба каждого музыканта в Зальцбурге полностью зависит от его светлости. Леопольд спросил:

– А вы читали, что я написал для Марпурга?

– Нет.

И все же у Шахтнера есть на этот счет свое мнение, раздраженно подумал Леопольд, у каждого есть свое мнение обо всем, даже о Вольферле.

– Но я слыхал, в статье говорится в основном о ваших заслугах, Леопольд.

– Я вам покажу. Приходите завтра обедать, а заодно почитаете статью, которую я написал для журнала Марпурга.

– Хорошо. Не сомневаюсь, она столь же интересна, как ваша «Скрипичная школа».

– Мою книгу тоже ругают?

– Нет, что вы! Наоборот, говорят, что ее издание делает Зальцбургу честь.

– Не потому ли, что я посвятил ее архиепископу?

– Потому, что она написана со знанием дела. Я прочел книгу, как только она вышла. Давая уроки игры на скрипке, я неизменно руководствуюсь ею.

Леопольд не поверил. В порыве отчаяния он подумал, что проще, пожалуй, махнуть на все рукой, раз уж обстоятельства складываются против него. Но ведь Вольферль совсем другой, Вольферль должен быть другим. Нет, Леопольд никому не даст убить свою мечту. Он начнет обучать сына музыке, как только тот немного подрастет, может, года через два.

– Сколько сейчас Вольферлю? – спросил Шахтнер.

– Около трех лет.

– Совсем еще маленький.

– Да неужели?

– Уж не рассердились ли вы, Леопольд?

– А разве у меня есть причины сердиться?

– Вы хотите ему добра, но ведь не каждый одаренный ребенок непременно гений.

На следующий день Леопольд заставил всю семью облачиться в лучшие одежды – нужно было показать Шахтнеру, что в качестве капельмейстера он не ударит лицом в грязь. Леопольд сам проследил за всеми приготовлениями.

Мама надела скромное платье из голубой тафты с белой кружевной отделкой, хорошо оттенявшее ее белокурые волосы и свежий цвет лица, и ждала одобрения мужа.

– Ты выглядишь прекрасно, Анна Мария, – похвалил Леопольд.

– Я очень изменилась?

– Вовсе нет.

– Ты меня обманываешь.

С тех пор как непрерывным беременностям пришел конец, в Маме вновь пробудилось кокетство, а сейчас, в этом платье, она чувствовала себя совсем молодой.