Возвышенное и земное - [270]

Напряженная работа над реквиемом утомила Вольфганга. Он совершенно обессилел, но когда в комнате появилась Констанца – посмотреть, не нужно ли вызвать доктора, он попытался принять веселый вид и тут же лишился сознания. Придя в себя, Вольфганг увидел доктора Клоссета и вдруг взволнованно крикнул:

– Меня ведь отравили, доктор? Испорченной провизией? Это сделал Сальери.

– Чепуха! Я вам уже говорил, вы дошли до полного истощения.

– Но у меня такие боли в животе!

– Все болезни прежде всего поселяются в желудке.

– Ничего удивительного, что меня так мутит, – вздохнул Вольфганг. – Чего только моему желудку не приходилось переваривать!

– Прежде всего нужно попытаться снизить жар. Возможно, доктор и прав, подумал Вольфганг. Лекарства, прописанные Клоссетом, снизили жар, боль в желудке уменьшилась или, может быть, он просто свыкся с ней? Несколько вечеров он занимал себя тем, что, лежа в постели, ставил часы на грудь и следил по ним, какое действие «Волшебной флейты» сейчас идет на сцене театра.

Опера пользовалась огромным успехом, говорила ему Станци, но Шиканедер с обещанными дукатами не появлялся. Мало-помалу у Вольфганга вошло в привычку смотреть на часы и приговаривать:

– Началась увертюра. Тамино уже на сцене, а вот и Папагено. – И Вольфганг пытался напевать первую песенку птицелова, но голоса его почти не было слышно.

Однако и это развлечение стало его утомлять, теперь уже ни на что не хватало сил. Жар снова усилился, и 28 ноября доктор Клоссет пригласил на консилиум доктора фон Саллабу.

Доктор фон Саллаба, Главный врач центральной венской больницы, удивил Вольфганга своей моложавостью, однако доктор Клоссет, который был гораздо старше Саллабы, относился к своему коллеге с заметным почтением.

Никто не сказал Вольфгангу, к какому выводу пришли доктора, но Станци выглядела очень испуганной. Снова открылась рвота, желудок не принимал никакой пищи, и Вольфгангу казалось, что он уже одной ногой в могиле.

И все-таки утром в воскресенье, 4 декабря, когда должны были прийти несколько певцов, чтобы исполнить часть его реквиема; Вольфгангу немного полегчало, хотя ночь он провел ужасную.

Констанца от горя едва держалась на ногах. Состояние больного безнадежное, заявили лекари, у него тяжелая форма брюшного тифа, а Зюсмайер, явившийся в этот день помочь певцам при исполнении реквиема, сказал Констанце, сообщившей ему диагноз врачей:

– Один мой родственник умер с теми же симптомами, что и у господина капельмейстера, а доктора уверяли, будто у него болезнь почек. Только, пожалуй, лучше не говорить ему о почках, как бы он снова не заподозрил отравления.

– Это подозрение не дает ему покоя. Не позовете ли вы мою сестру?

Когда явилась Софи, у постели Вольфганга сидели три музыканта и вместо с ним пели реквием. Вольфганг пел партию альта и, казалось, немного приободрился.

Констанца увела Софи в другую комнату и испуганно прошептала:

– Слава богу, что ты пришла. Прошлую ночь ему было так плохо, я думала, он не доживет до утра. Останься сегодня вечером, если ему будет так же тяжко, он может ночью умереть. Посиди возле него, прошу тебя. Он тебя очень любит!

Софи с трудом взяла себя в руки и вошла в спальню. Вольфганг уже не пел – голос окончательно отказал ему, таким несчастным Софи его еще не видела. Музыканты успокаивали больного, обещали прийти в следующее воскресенье и продолжить с того места, где остановились, но Вольфганг отодвинул партитуру и прошептал сквозь слезы:

– Я ничто, ничто! Без музыки я ничто! – Заметив Софи, он поманил ее к себе и сказал:

– Софи, милая, как хорошо, что ты пришла. Останься сегодня у нас, ты должна видеть, как я умираю.

– Вы просто ослабели и угнетены. Это естественно. После такой ужасной ночи.

– Привкус смерти уже у меня на языке, Софи. Кто позаботится о Станци, когда меня не станет?

К ночи ему сделалось совсем плохо. Констанца упросила сестру сходить в церковь св. Петра за священником. Но ни один священник не соглашался прийти. Моцарт – масон, говорили они, язычник. Но Софи не хотела этому верить. Более благочестивого человека, чем Вольфганг, Софи не знала, он никогда не раздражался, не выходил из себя. Ей все-таки удалось уговорить молодого священника, любителя музыки, и тот обещал причастить умирающего.

Когда они вошли в дом, у постели Вольфганга сидел Зюсмайер. Партитура реквиема лежала на покрывале, и Вольфганг наставлял ученика, как закончить реквием после его смерти. Затем, попросив священника немного подождать, он прошептал на ухо Констанце:

– Не сообщай никому о моей смерти, пока не дашь знать Альбрехтсбергеру, пусть он попытается получить мое место в соборе св. Стефана. Оно принадлежит ему. Он прирожденный органист и не раз прекрасно играл во время служб.

Вольфганг чувствовал, что священник смотрит на него неодобрительно, хотя и свершил над ним последний обряд отпущения грехов.

Он лежал, мучаясь от боли, и Зюсмайер воскликнул:

– Надо позвать Клоссета! Доктор облегчит его страдания. Госпожа Моцарт, вы не знаете, где его можно найти?

Констанца от горя не могла вымолвить ни слова. В полуобморочном состоянии она лежала на кровати в своей комнате. Вольфганг с трудом выговорил: