Возвращение - [41]

– Спасибо за общение.

– Не за что, – снисходительно отозвалась Даллас, будто мы только что не говорили по душам. – Увидишь Каса, передай, что попозже я хочу подраться на ножах.

– Э-э… Хорошо.

Даллас снова вынула телефон. Ее пренебрежение меня слегка задело, но, возможно, Даллас избегала сближения, не желая испытать новую боль. Нельзя ожидать, что она вдруг сразу начнет мне доверять. Я пошла наверх, но задержалась и оглянулась. Даллас помахала рукой в знак того, что видит, и снова принялась проворно орудовать на клавиатуре большими пальцами, игнорируя меня.

Кас уже ушел в свою комнату. В ванной было полно пара. Ладонью я протерла зеркало: из Программы я вышла со здоровым цветом лица, но с тех пор под глазами появились темные круги, кожа стала бледной. Я здорово похудела. Интересно, что подумали бы родители, если бы увидели меня сейчас.

Наверное, решили бы, что я снова заболела, и обратились бы в Программу. Интересно, как это было в прошлый раз? Спохватившись, я запретила себе думать об этом. Это нестерпимо. Захочу ли я вспомнить, как меня предали собственные родители?

Я выдохнула, стараясь привести мысли в порядок, и открыла воду. Ванная старая, с черно-белым кафельным полом и ванной на львиных лапах, лейка душа на жесткой трубе. Мыла у меня не было, но я нашла под раковиной нераспечатанный брусок. Стоя под горячей водой, я мысленно поблагодарила Каса за великодушие. Мышцы, затекшие от долгой езды в машине и недостатка сна, начали расслабляться, мозг медленно распутывал события последних недель.

Я начала с Лейси, о которой не позволяла себе думать после ее ухода. По словам Даллас, ее вернули в Программу, и единственный способ с этим справиться – забыть о подруге. Но Лейси так и стояла у меня перед глазами – я вспоминала подругу до и после психологического срыва и ту странную записку. Можно мне думать о Миллере или это подстегнет новый прорыв воспоминаний и сведет меня с ума? Вода становилась ощутимо прохладнее. Закрыв глаза, я притворилась, что Джеймс рядом со мной, под душем. Извиняется за то, что ушел. А я извиняюсь за свою ложь. Мы оба очень виноваты. Мы всегда сожалеем о своем поведении.

Я начала намыливать волосы, когда виски пронзила резкая боль. Память стремительно хлынула через разошедшуюся гладкую корку.

Кафельный пол кажется ледяным под босыми ступнями. Я поворачиваю дверную ручку. Открыв дверь, вижу белый коридор Программы с голыми стенами. Релм идет к сестринскому посту, где Роджер над чем-то смеется с дежурной медсестрой. Запястья у меня растерты ремнями, которыми хендлер меня привязывал, но я очень боюсь за Релма. Боюсь того, что он намерен сделать.

Кулак Релма впечатывается Роджеру в лицо, отчего тот отлетает спиной на стол. Медсестра кричит. Я пытаюсь подойти и удержать Релма, пока его не увели в изолятор, но в голове туман – Роджер мне что-то вколол.

– Какой рукой? – рычит Релм.

– Не надо, Майкл, – говорит Роджер. – Ты нас всех выдашь.

Релм сильно бьет его в лицо, ломая нос – красные брызги разлетаются по белой стене.

– Какой рукой ты ее трогал? – повторяет он. Когда Роджер не отвечает, Релм хватает правую руку хендлера и выкручивает за спину. В руке что-то щелкает, и у Роджера вырывается вопль. Релм отступает на шаг, взбешенный, но странно спокойный.

Вбегают охранники, но вместо того, чтобы уложить Релма на пол, они что-то шепчут ему, и он спокойно позволяет себя увести. На ходу он оглядывается и кивает мне, будто мы о чем-то условились. Будто у нас есть секрет.

Судорожно дыша открытым ртом, я схватилась рукой за стену – меня повело вбок, я побоялась вывалиться из ванны. Секреты. Сколько секретов у нас с Релмом? Сколько из них я не помню?

Это слишком. Все навалилось разом, и я заплакала. Опустошенная, я сидела в ванне, и плакала от ощущения утраты, дрожа под ледяной водой, но не имея сил встать. Я не слабая, мне просто слишком тяжело. Надо перестать об этом думать, иначе я сломаюсь.

Занавеска отодвинулась, со скрипом повернулся кран. На плечи легло теплое полотенце. Релм помог мне выбраться из ванной. Ноги подкашивались, но как только я поняла, что он здесь и прикасается ко мне, я его оттолкнула.

Ненавижу Релма за то, что он лгал мне в Программе, делая вид, что он такой же, как все: это неправда. Он все прекрасно помнил. Он был знаком с Роджером. Больше всего я ненавижу его за то, что он здесь, а Джеймс нет.

Я плотнее завернулась в полотенце и вытерла щеки, гневно глядя на Релма. У него вытянулось лицо, беспокойство сменилось подавленностью.

– Не желаю ничего слушать, – это вышло как у капризного ребенка, но я не позволю Релму мною манипулировать. Я чувствую, он уже начал.

– Знаешь, как я впервые попал в Программу? – спросил он, подходя вплотную.

Я шмыгнула носом, удивившись вопросу – и близости Релма. Я отодвинулась, ударившись о раковину.

– Ты же не рассказывал, сказал, что не помнишь.

Релм двинулся вперед, и я вздрогнула, что вот сейчас он меня коснется, однако он лишь присел на край ванны.

– Мне было шестнадцать, – тихо сказал он. – Родители рано умерли, сестра работала день и ночь, я ее не видел практически. Я перебивался случайными заработками, но в основном пил и курил, чтобы притупить боль. Отчаяние было настолько глубоким, что выедало меня изнутри. Я начал представлять, что гнию, и был уверен – если надрезать кожу, оттуда потечет черная, дурная кровь. – Он посмотрел мне в глаза. – Однажды решил проверить.