Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [4]

Пришли в основном пенсионеры, женщин поболее, чем мужчин. Мы сидели вместе с распорядительницей в ватнике за столиком в торце помещения. Она вела подсчет, сколько пришло народу. Когда набралось десятка полтора, встала и объявила, что к ним приехал известный писатель, чтобы ознакомить общественность ЖЭКа со своим замечательным творчеством. Мой приятель встал, отвесил на три стороны поклоны, чем сорвал аплодисменты.

Началось чтение. Читал он свои рассказы совсем неплохо. Я обнаружил у него актерские способности. В диалогах он менял голос, изображая то подвыпившего сантехника, то хамку-продавщицу – любимые мишени советской сатиры. Несколько раз я рассмеялся. Что касается публики, то ни на одном лице я не обнаружил даже подобия улыбки. У всех без исключения лица были мрачные и насупленные. Впрочем, по прочтении каждого рассказа раздавались вежливые аплодисменты.

Неожиданно откуда-то сверху раздался детский крик: «Сдавайтесь!». По лестнице ссыпался вниз малыш лет шести. Он держал за палку металлическую бабочку на колесиках. Есть такая игрушка. Когда ее катят, бабочка хлопает крылышками. Малыш принялся катать по полу свою каталку, бабочка хлопала крылышками, а малыш продолжал кричать «Сдавайтесь!» и еще «Ура!». Какой- то бабусе удалось схватить маленького бузотера. Она разложила его у себя на коленях и несколько раз шлепнула его по попке, приговаривая: «Неслух какой!».

Малыш не снес обиды и громко заревел. С пропагандой литературы на этом было покончено. Среди публики нашлась родная бабуся малыша с каталкой, а отшлепала его, оказывается, совсем чужая. Между ними завязалась перепалка. Аудитория разделилась на два лагеря. Одни оправдывали чужую бабусю, другие считали, что она не имела никакого права прикасаться к чужому внучку. Распорядительница в ватнике пыталась восстановить тишину и порядок. Когда она поняла, что это ей не удастся, она провозгласила средь шума и гвалта: «А теперь поблагодарим докладчика!». Раздались два-три хлопка, и мы с приятелем удалились.

На обратном пути я выразил ему сочувствие по поводу досадного инцидента. На что он ответил, что это чепуха, с ним еще и не такое случалось. Главное, путевка будет оплачена, а деньги не пахнут, как мудро заметил еще древнеримский император Веспасиан, введя налог на общественные уборные.

Другим моим приятелем был мой коллега, научный работник. Никаких поползновений к сочинительству за ним не числилось, но интерес к литературе у него был прямо-таки сверхъестественный. Он читал подряд все толстые журналы, не говоря уж о «Литературке». Его суждения о литературных новинках всегда были полярные: либо «гениально», либо «мура».

Вот этих двух людей я позвал однажды вечером к себе в гости. Выставил добытую с трудом бутылку портвейна и приступил к чтению готовых глав из романа. К исходу чтения у меня сел голос, и заканчивал я уже на сипе.

Наступило молчание. Юморист-сатирик опрокинул рюмку портвейна, исполнил костяшками пальцев на столе несколько бреков и произнес: «М-да». Научный работник уставился в окно, за которым успел припустить дождик.

– Булгаковым попахивает, Михаилом Афанасьевичем, – произнес со вздохом юморист-сатирик.

– А я что говорю! – встрепенулся научный работник.

Я покраснел, будто меня уличили в краже чайных ложечек на званом обеде. Стал оправдываться. Сказал, что чту Михаила Афанасьевича как отца родного, что никогда бы не посмел…

– Стиль, старик, его стиль! – оборвал меня юморист-сатирик. (Сам он, на мой взгляд, подражал Зощенко.)

– Стиль-утиль, – сострил научный работник.

– Насчет Булгакова ты не нам будешь доказывать, а критикам, – строго заметил юморист-сатирик.

– Разнесут за милую душу! – поддакнул научный работник.

Я ответил, что было бы даже неплохо, если б и разнесли. Это означало бы, что роман напечатан. Юморист- сатирик замахал на меня руками: ни о каком напечатании и речи быть не может. С плотницким умением и сноровкой он принялся вколачивать по шляпку критические гвозди в мое еще не рожденное детище. Но тут…

В какой-то момент словно выключили звук в телевизоре. Мои гости продолжали еще что-то говорить, перебивали в критическом раже друг друга, но их слова мною уже не воспринимались. В моем воображении в который раз возникла старинная карета, запряженная шестеркой серых, в яблоках, лошадей. С кучером в треуголке и неграми-лакеями на запятках. Я пока не имел достаточно четкого представления, откуда она взялась и кто в ней путешествует. И какое место в моем романе уготовлено ее пассажирам. Но я знал теперь наверняка – я буду сочинять роман!

– …Ты понял? – ворвался в мои слух возбужденный голос юмориста-сатирика.

– А я что говорю! – в который раз поддакнул научный работник.

Этому пора было положить конец. Я взглянул на часы и сказал, что сейчас по телевизору начнется футбол. Литературные прения тотчас закончились. Оба моих приятеля были футбольными болельщиками. Мы прикончили бутылку портвейна. Я включил телевизор, и мы начали смотреть футбол.

Если тебе, читатель придет на ум заняться сочинительством, даю совет: никогда не показывай начатое и незаконченное произведение своим приятелям. Прежде поставь последнюю точку.