Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [21]

Примчался директор ресторана Гоша. Среди посетителей, к счастью, случился писатель, окончивший медицинский институт, но впоследствии занявшийся литературой. Про него говорили, что он самый знаменитый врач среди писателей и самый знаменитый писатель среди врачей. Он проверил пульс у Сутеневского. Оказался – слабый, но все ж прослушивается. По указанию врача-писателя несколько добровольцев из публики вынесли завлита в фойе, где было побольше воздуха, и уложили на диван в ожидании «Скорой помощи», которую Гоша вызвал самолично по телефону.

Он вызвал также и милицию из ближнего, 83-го, отделения. Якушкина распорядился отвести в свой кабинет. Тот не делал никаких попыток вырваться и убежать. Был страшно бледен, не произнес ни слова. В кабинете его заперли на ключ.

А в ресторанный зал пришли две уборщицы с вениками, мокрыми тряпками и совками. Собрали разбитую посуду, вытерли пол. Публика стала рассаживаться по местам, обсуждая инцидент. Еще прежде никто не обратил внимания на неведомого посетителя в строгом черном костюме. Он ужинал в одиночестве, за столиком в противоположном углу зала. При появлении Якушкина он встал и расплатился. На пути к выходу оказался в числе первых, подоспевших к месту происшествия. А потом исчез. Надо ли объяснять, что это был Азазелло? Как удалось ему получить отдельный столик, про то история умалчивает.

Урванцев взялся отвезти японца в гостиницу «Будапешт», где тот остановился. По дороге объяснил, что молодой человек, который повел себя в ресторане столь странным образом, – начинающий литератор. Спор у него с беднягой Сутеневским вышел по одной сугубо эстетической проблеме. В силу своей горячности, он, не приняв аргументов оппонента, прибегнул к своим, не имеющим прямого отношения к эстетике. Японец согласно кивал.

Вернувшись в свою Японию, он опубликовал в журнале подробную статью о московских впечатлениях. Нашел в ней отражение и инцидент в писательском ресторане. По мнению автора, в России настолько жарко и бурно спорят о проблемах литературы и искусства, что, случается, лупцуют друг друга по голове чем попало.

Пока ожидали милицию, Гоша с помощью официантки, обслуживавшей злополучный столик, составил акт о нанесенном ущербе: разбитая посуда плюс счет за испорченный ужин. Сумма вывелась немалая: 412 рублей 64 копейки. Не берусь судить, приписал ли Гоша лишку или нет.

Вначале, как водится, прибыла милиция, а уж затем «Скорая». Сутеневского отвезли в Институт Склифосовского, где мы его пока оставим на попечении врачей. Что касается милиции, то подобные инциденты в Доме литераторов были для нее не в диковинку. Правда, почаще случались в «пестром» зале, нежели в ресторане.

Прибыл молодой розовощекий крепыш-лейтенант в сопровождении сержанта. Для составления протокола расположились в Гошином кабинете. Якушкин на все вопросы отвечать отказался, вид у него был совершенно невменяемый. Но убедились, что не пьян, разве что под наркотой. Лейтенант объяснил, что в его показаниях больше нужды нет, достаточно показаний двух свидетелей. В этом качестве выступили Гоша и уже упомянутая официантка.

Закончив составлять протокол, лейтенант пообещал, что намотают парню, самое меньшее, два года по 206-й статье. А если травма Сутеневского серьезная, то и поболее. Плюс возмещение нанесенного материального ущерба в соответствии с актом.

Приняв от Гоши в качестве компенсации за беспокойство блок сигарет «Ява», милиционеры повели Якушкина через бар, через «пестрый» зал и фойе и вывели на улицу Герцена…

Я не убежден, что Аркадию Михайловичу Сутеневскому предстоит вновь появиться на страницах моего повествования. Но осветить, чем обернулся для него инцидент, или происшествие, в Доме литераторов, я обязан.

Из Института Склифосовского его выписали через две недели. Некоторое время еще он побыл на домашнем режиме, а затем возвратился к исполнению своих служебных и общественных обязанностей. Существенного ущерба для его здоровья отмечено не было, если не считать появившегося легкого заиканья да еще непроизвольного подмигивания правым глазом. Можно сказать, легко отделался. Не торопитесь!

Две важных перемены не остались незамеченными.

Во-первых, Аркадий Михайлович неожиданно утратил всякий интерес к зарубежным поездкам. Никаких поползновений или диверсий на этот счет более не предпринимал. А когда ему предлагали, когда, казалось, само плывет в руки, каждый раз находил благовидный предлог, чтобы отказаться. Предлагал взамен себя альтернативную, как принято нынче выражаться, кандидатуру. Удивительно, но факт!

Ну, а во-вторых, он столь же неожиданно стал оказывать широкое покровительство начинающим драматургам. И вообще литераторам, предлагавшим свои произведения для воплощения в театре. Стоило об этом разнестись по Москве, как к нему начали выстраиваться в очередь. Сутеневский всё подряд читал, встречался потом с авторами, подолгу с ними беседовал, давал дельные советы по части улучшения и доработки их произведений. Иные из них упорно и даже самоотверженно проталкивал на театральные подмостки.

На этом можно поставить точку. Давайте оставим Аркадия Михайловича в его служебном кабинете, за столом, заваленным горою разноцветных папок, и обратимся к куда более удивительным событиям.